Горбатые мили - Лев Черепанов

— О! — словно всерьез изнемог Венка и, сгорая от нетерпения найти вокруг себя тех, кто тоже смог увидеть на «пароходе», в четверти кабельтового от «Тафуина», Холодилина Василия Кузьмича, вскричал громче: — Там он, смотрите — у кнехт! Все такой же, старый пират!

— Э-ээ! — под такой крик закрутилась шапка Никанова. — Что, не узнаешь?

— Убавь громкость, — Зельцеров отодвинулся и потряс головой, как оглушенный.

— Для Холодилина мы такой торт испекли — лучше нигде не сыскать, — похвастал кок. — Зайдет к нам, приосанится и, будьте уверены, поднесем ему то, что сближает. А потом он заведет про бои на Втором Прибалтийском: «Сколько сделал боевых вылетов, другому за всю жизнь семечек не перещелкать».

— «Амурск», «Секстан», — как в первый раз читал на обрубленном корпусе парохода автографы Венка. Он или намеренно выкладывался, чтобы снискать всеобщую любовь, или находился во власти порыва, спешил всем поведать о том, что считал захватывающе интересным. — «Лена» — это плавбаза. Она тоже заходила сюда за водой. А хорошей швартовки у ней не получилось. Лопнул прижимный шпринг, концом задел водолея, и его, как былинку, с борта… Кувырк!

— Не сгинул? Живой? — словно закадычного друга окликнул Василия Кузьмича Бичнев.

— Мы решили: выздоровеет Холодилин, подастся на Большую землю. — Ни на миг не остановился Венка. — А, нет. Зима же лютовала, могла трубы угробить. Он ходил, остукивал — какие они? Сливал воду. Потому что совестливый прежде всего.

— Тут дорога-то от избушки до вентилей. Другой нет, — не разделил Венкин восторг Ершилов.

— Что ты всегда так!.. — рассердились задние, за ограждением запасного навигационного локатора.

А Венка за Холодилиным, на тропке к ущелью, вмиг разглядел похожую на ту, с мэрээски, женщину в черном и как будто иссяк. Что с ним творилось, Бичнев не допытывался — тотчас же поспешил известить о том, с какой стороны открыл Холодилина:

— Я зазвал его к себе, когда все занялись кто чем. «Тебе, — сказал ему, — прямой смысл укочевать поближе к больнице, потому что не к лучшему ведь идет, стареешь, брат». — «Я с хворью не знаюсь, — сказал Холодилин. — Изнутри себя врачую медвежьей желчью, снаружи, от простуды либо еще от чего, гейзерами. Как на курорте».

Из всего экипажа на ботдеке отсутствовал один Лето. Кок полез поперек леера, обернулся, чтобы увидеть всех в лицо. «Где он?» Сказал:

— Игнатич! Тащи сюда второго штурмана. Пускай тоже полюбуется с нами. Красота, она ж для нас все равно что четырнадцатая зарплата.

«Или ему никто не передал, что у нас изящный досуг?» — расстроился Никанов. Загляделся на отдельно стоящую березку, сказал:

— Захотел бы он настроить свою любовь, я первый бы заступился бы за него, а то из-за шмоток страдает.

Кое-кто хмыкнул, когда Бавин подсказал выход для пускающихся по волнам:

— Нам женщин столько же положено, сколько отсеков «Тафуину». Если с какой что-либо произойдет… Получит пробоину, да. Так чтобы другие удержали на плаву. Не дали уйти на дно.

Ершилову показалось кстати ввернуть о себе:

— Перед поворотом домой я обязательно извещаю свою ровно на рупь. Жди и прочее. Когда пристану к берегу, она вся только для одного меня.

— Ты кончай! — разозлился измученный ревностью, неизвестно откуда возникший Лето.

— Нет, ты все же усвой, что заявляться домой без предупреждения нельзя. Выходит себе дороже, — сказал насмешливый и приятельский Зельцеров.

Только один Варламов Спиридон остался замкнуто-серьезным. В два приема глубоко запахнул полы суконного бушлата, потеребил нижнюю пуговицу и сказал:

— А скучища здесь все-таки! Что смотреть-то Холодилину? Одни сны?

— Ну! — не согласился с ним рулевой Николай, — Гляди: баба спускается. Что тебе королева! Не где-то, в самом Питере отхватил ее старый хрен. Там только такие.

Небезучастный ко всему Серега, вроде стесненный, наклонил голову, стараясь никому не помешать, прошептал на ухо Кузьме Никодимычу:

— В Питере, то есть в Петропавловске, по-нашему. — Тотчас удивился: «Венка скорчился. А из-за чего?»

Серега думал о Кузьме Никодимыче, поднятом на ноги всеобщим участием: «Стонем, что дети связывают нас по рукам и ногам. А они же подсобляют нам, если разобраться-то. Не хотели бы мы что-то делать, а приходится. Иногда будто так надо, вполне нормально. Как удовольствие — связанные с ними тяготы».

Начальственно уверенный Холодилин ступил на трап. Сразу же шум с ботдека так же, как взлетал, стек вниз, на промысловую палубу, занял весь ют.

В Венке все сопротивлялось признать сходство между той женщиной, что гонялась за «Тафуином» в Олюторке, и этой, шедшей за Холодилиным, как в неволю. Снова сощурил веки.

Она разглядела его, что ли? Будто наткнулась на преграду.

Берег — вот он, рукой подать. Можно побегать по камням, а также, если никого близко не будет, припасть все равно к какому дереву, погладить на нем кору, провести растопыренной пятерней по верху травы, услышать какую-нибудь пичугу или хотя бы поглядеть, как она возится, зачерпнуть побольше земли, иначе же не убедиться, что у ней тот же запах. А Назар еще не натешился, усиливал в себе предвкушение перед встречей со всем тем, что никак не противопоставлено океану, а является дополнением к нему, как небо.

Приоткрылась дверь.

— Вы думаете: это кто? Другой кто-нибудь? Нет, все я. Как, очень надоел вам? — скучно сказал Кузьма Никодимыч.

Кого не принимал Назар радушно?

— Вы чего? Вздумали!.. — заругался. — Мы с вами, надеюсь, не в тех отношениях, — протянул Кузьме Никодимычу обе руки.

Кузьма Никодимыч будто получил избавление. Сияющий, прошел, выбрал, в какое кресло сесть, сказал:

— Я ничего. Подожду. — Потом облокотился о стол. Начал садиться удобней — носками задел за что-то скользкое, мягкое. Всполошился: — Это кто у вас? Случайно, не кальмар? — Сразу вцепился в подлокотники и поджал под себя ноги.

Назар покосился на Кузьму Никодимыча. Открыл платяной шкаф, подтвердил:

— Он. — Потащил к себе таз из-под письменного стола. — Нет, нету его. А куда?.. — хотел сказать о головоногом «делся» и полез к паровой грелке, в затененный угол.

Кузьма Никодимыч следил за первым помощником, еще больше приподнял ноги и попросил прощение за сына:

— Взбрело ему сняться на память со срамотой в обнимку! Для Зои, разумеется.

Вскоре Назар встал, отряхнулся. Рассказал, как Венка и Никанов притащились к нему с огромнейшим живым кальмаром. Положили его на палубу. Он подтянул щупальца, хвост. На том возня с кальмаром не закончилась. Венка сгонял за тазом. Налил в него забортную воду…

— Да? — не совсем поверил Кузьма Никодимыч. — Подумать только, вы и этот змей-горыныч спали в одной каюте! А если бы он присосался к вам?.. Пожалуй б, задушил?

Другой бы кто-нибудь посмеялся над неосведомленностью Кузьмы Никодимыча, Назар сдержался.

— Погодите, — предупредил Кузьма Никодимыч. Тотчас вытянул шею, локти отвел от туловища, весь побагровел — сделался под цвет линолеума на палубе. — Нашел! Ах он какой! Под ковер забрался!.. Тоже теперь коричневый.

Уже не помышляя погулять отдельно от всех, Назар взял одно ближайшее щупальце кальмара, накрутил его на руку, как веревку, и потянул к себе.

— Зубы у него есть? — присел рядом Кузьма Никодимыч.

— Проверьте-ка сами.

— Ведь задержу вас. Неудобно. А?

Кузьме Никодимычу потребовался карандаш: не решился исследовать рот моллюска голой рукой. Выдвинул ящик письменного стола. Еще один.

В каюту Назара вошел Плюхин, не узнал Кузьму Никодимыча со спины. Сказал про чернила:

— Хватился, от них ничего не осталось. Ни капли. Я говорю…

Позади него в дверном проеме громоздился мужчина в брезентовой, не новой и не очень поношенной накидке поверх белой армейской шубы, трогал у себя взлохмаченную бороду и щурил чуть раскосые дружелюбные глаза.

Как нарочно, разговор у Назара, Плюхина и Холодилина не клеился. Чего-то им не хватало.

Все сели.

«Холодилин? — задумался, ушел в былое Кузьма Никодимыч. — После ранения я вернулся в часть, как все. Руки-ноги у меня гнулись. Только слух никак не возвращался. Потому мой командир затруднялся, к чему такого пристроить? А мне давно приглянулись двукрылки. Маленькие, юркие — они всегда летали вроде подсобных. На пробу: что получится?»

— Не запомнили вы, мил человек, Расторгуева? Не вывозили его в войну на ПО-2? — страдальчески, с усмешкой непростительно обойденного родственника обратился он какое-то время спустя к Холодилину.

— Бомбардир?.. — вскочил Холодилин. — А как же! Так это… ты? — Раскачал Кузьму Никодимыча за плечи. — Здоров! Где свидеться-то нам привелось! Батюшки-светы! Кузьма, а как по отчеству… дай самому припомнить, еще не совсем — не отказывает мне память! Никодимыч!.. Каково?