Злая Русь. Пронск - Даниил Сергеевич Калинин

тын, и не развернуться на узком перешейке между городнями и частоколом ни с лестницей, ни с тараном, вновь сжалось в тревоге сердце кюгана.

Еще ничего не решено…

— Разом!!!

Очередной окрик Микулы вновь заставляет всех сражающихся русичей сесть на колено. Я уже привычно поднимаю щит над собственной головой и головой Еруслана; также поступают и прочие вои, строя «черепаху». А северянин же, чтобы татары не привыкли к его командам, старается их менять… Впрочем, понявшие нашу тактику поганые все равно спешно садятся на колени едва ли не синхронно с нами — по крайней мере, первые их ряды! Но болты, а следом и стрелы все равно находят свои цели, хоть и несколько впереди нас…

И вновь мы встаем, и вновь с обеих сторон сыплются лихие удары клинков! Однако же у меня в голове начинает созревать некий план — может, даже и сработает…

— Сулицы! Передайте сулицы вперед, второй линии! Сулицы!!!

Дважды я пытаюсь ткнуть куда-то острием палаша, через голову гридя. Один раз вроде даже удается дотянуться до врага прежде, чем из задних рядов нам передают короткие дротики. По всем прикидкам самострелы уже должны были перезарядить, и Микула вот-вот закричит — и вновь подняв щит над Еруслана, я что есть силы закричал:

— Микула, не спешите! Ты крикни погромче, но твои пусть не вздумают стрелять! Только после того, как мы ВСЕ сядем, понял?!

И тут же добавляю уже для дружинников:

— Вои в первом ряду, по крику его — на колено!

Клинок с усилием втыкается в настил, и правой я нащупываю древко поданной мне сулицы — а мгновением спустя раздается бешеный рев северянина:

— Понял!!!

— Первый ряд — наземь!

Дублирую — вдруг, кто не понял, что делать? Но вроде поняли, и первая шеренга послушно ныряет вниз — и синхронно с ними спешат присесть гулямы!

— Сулицами, бей!!!

Дротик, зажатый в моей руке обратным хватом, стремительно опускается вниз, впиваясь под ключицу опустившегося на колено противника! И, слава Богу, вои меня поняли: кто также бьет сулицей на манер копья, кто ее буквально метает — гулямы первого ряда выбиты начисто! Остальные же, ошарашенные подобной подлость, вскакивают… А мы наоборот, едва ли не разом садимся под мой крик:

— Наземь!

И тут же сзади раздаются арбалетные хлопки — а впереди болезненные вскрики раненых! В том числе и смертельно…

— Бей!!!

Встаем уже все вместе — и всей массой врезаемся в поредевших поганых, тесня их и продолжая отчаянно рубить и колоть! С пришедшей подмогой нам удается пусть медленно, но верно теснить противника, выдавливая их к первой городне, освобождая стену и позволяя лучникам нет-нет, да стрельнуть в сторону перибола…

Княжич — хотя какой теперь княжич, князь! — смотрел на бегущих по периболу татар и думал о том, что эта идея елецкого порубежника, назначено им тысяцким головой, была самой лучшей. И хоть с занятого нехристями участка внешней стены по пронским воям уже начали бить поганые, да все же во двор ведь смотрят не полноценные бойницы, а открытая галерея. И ворогу на ней непросто укрыться от ответных срезней, ой как непросто… Да и сокращается захваченный ими участок, теснят агарян русичи!

А уж как заметались нехристи у закрытых внутренних врат, когда добежали до них, да попали под стрельбу и с тына, и с глухой башни! Со всех сторон полетели в ворога срезни и болты самострелов — не найдешь укрытия, не спрячешься под щитом! Пытались перестреливаться, да куда там… Градом обрушились на врага сулицы, падают сверху тяжелые глыбы, толстые бревна, льется на головы ворвавшихся в перибол кипяток — оправдывает он свое броское прозвище: «коридор смерти»!

Не выдержали татары столь «теплой» встречи, покатились назад, каждую пять земли в узком рве покрывая своими телами…

Подлетел к Годжуру посланник-туаджи, испуганно опустил глаза. Уже чувствуя сердцем недоброе, кюган резко спросил:

— Ну?!

Съежившись, словно от удара плетью, гонец торопливо заговорил:

— Темник, нашим воям не прорваться за внутреннюю стену! Ее единственные ворота примыкают к угловой башне, узкая полоска земли простреливается с двух сторон! А нукеры не то, что таран, они даже лестницу занести внутрь не могут, столь мало расстояние между двумя стенами! Они погибают там, не имея возможности нанести орусутам хоть какой-то урон — наши врага даже сходни срубили, чтобы никто не мог подняться к ним наверх…

Годжур лишь прикрыл глаза, слушая горячечную речь посланника. Когда же он закончил, кюган тихо ответил:

— Хорошо, передай нукерам мое разрешение отступить, побережем их жизни…А что же гулямы, ведущие штурм внешней стены? Они добились успеха?

Туаджи склонился еще ниже, и стал еще бледнее, хотя казалось, что это вряд ли возможно:

— Они временно потеснили орусутов — но к врагу пришла помощь, и сейчас уже батыра местного нойона заставляют пятиться твоих храбрых нукеров, темник…

Немного помолчав, вслушиваясь в отголоски кипящей впереди жаркой схватки, да треска проламываемых камнеметом бревен, Годжур немного помолчал, собираясь с мыслями, и не позволяя себе поддастся страху и гневу. Ведь в управлении битвой они оба плохие помощники…

— Пусть порок прекратит бить по стене. Передай китайцам, что нужно им взять зажигательные снаряды и сжечь угловые башни. Обе — но начать с той, что прикрывает ворота внутреннего тына. А часть горшков с зажигательными смесями нужно передать уже сражающимся на стене нукерам. И пускай они начнут метать их в орусутов, пусть сожгут их — вместе со стеной сожгут!

Туаджи кивнул и тут же бросился выполнять поручение, а кюган протянул глухо, сквозь зубы:

— О, великий Тенгри! Зачем ты позволил Бату обезуметь от гордости? Зачем ты позволил ему убить посла, зачем позволил разгневать себя?! Как же нам теперь вымолить твою благосклонность, великий Тенгри…

Первые ряд смертельно уставших гридей сменился третьим, а некоторое время спустя оставил свою позицию и я сам — подошло подкрепление, посланное к нам на помощь Кречетом. Всего три десятка ратников — но свежих, пока еще не бывших в сече ратников!

Теперь уж отобьемся. Должны отбиться…

Я устало плюхнула на задницу рядом с привалившимся спиной к парапету Ерусланом, надеясь отдохнуть хоть пяток минут. Дружинный коротко стрельнул в мою сторону глазами, но тут же опустил равнодушный взгляд измотанного до крайнего предела человека. Еще бы — помахай клинком в броне, то вставая, то вновь приседая! Это же невероятная ведь тяжесть — и вывозим мы ее на одном адреналине, на страхе перед смертью и жажде победить, сокрушить ворога, пусть даже зубами его порвать! Лишь бы истребить татей, пришедшего грабить родную землю, да убить твоих близких… Но ведь когда-нибудь заканчивается и адреналиновый заряд — и ратник устает,