Темные кадры - Пьер Леметр

Ему бы следовало произнести их имена. Ему бы следовало сказать: «Матильде я сделаю то-то и то-то…», «А Люси я сделаю то-то…» Ему бы следовало персонифицировать свою угрозу: «Вашу жену Николь я привяжу…» Чтобы она воплотилась в конкретную форму. А он говорит плохо. Слишком анонимно. «Всех трех» – это же смешно, как если бы они были для меня всего лишь предметами.

Вот такими словами я себя и уговариваю, чтобы сопротивляться, потому что я не должен реагировать. Ему бы следовало оставить фотографии у меня перед глазами, чтобы я представлял, что с ними будет дальше. Он должен был бы детализировать все, что собирается с ними сделать. С мельчайшими подробностями. Вот так я сопротивляюсь, этими мыслями. Я думаю о его технике убеждения. Чтобы действовать искуснее. Я думаю об этом, чтобы молчать. Я силой отгоняю любой образ Николь, даже само ее имя, я стираю его из своей памяти. «Моя жена». Я думаю «моя жена» и повторяю это десять, двадцать, тридцать раз, пока слово не превращается в цепочку ничего не значащих звуков. Проходят бесконечные секунды, я делаю мысленные упражнения. Благодаря чему продолжаю молчать. Я выигрываю время. Мне хочется плакать, меня тошнит, мои дочки… Я сопротивляюсь. «Мои дочки мои дочки мои дочки мои дочки…» – вот и эти слова потеряли смысл. Я смотрю Фонтана прямо в лицо не моргая. Может быть, по моим щекам текут слезы, так что я их не замечаю, как у Николь, когда она пришла сюда в первый раз. «Николь Николь Николь Николь Николь Николь». И это слово теряет смысл. Опустошать слова, чтобы отстраниться от картинок. Выдержать взгляд Фонтана. Что это? Я ищу. Кратер? Я вглядываюсь в его зрачки, и приходит черед Фонтана: я опустошаю и его, лишая сущности. Я не должен думать о том, что он собой представляет. Чтобы суметь молчать как можно дольше. Нет, это не кратер. Точно! Его зрачки, радужная оболочка, они похожи на размытые формы, какие видишь в звуковых программах, когда…

Фонтана сдается первым:

– И что вы на это скажете, господин Деламбр?

– Лучше б это был я.

Это вылетело само. Потому что это правда. Мне удается не полностью вернуться в реальность. В уме я продолжаю повторять: «Николь моя жена мои дочки Николь моя жена мои дочки Николь моя жена мои дочки Николь моя жена мои дочки Николь моя жена мои дочки». Получается не очень плохо.

– Возможно, – отвечает Фонтана, – но речь идет не о вас, а о них.

Опустошить голову. Отупеть от слов. Не думать ни о чем конкретном. Ограничиться общими идеями. Только концепции. Что говорит теория менеджмента?

Найти выход. Я ничего не нахожу.

Что еще? Обойти препятствие. Я ничего не нахожу.

– Они будут очень страдать.

Что еще? Предложить альтернативу. Я ничего не нахожу.

Лицо Николь всплывает на поверхность, ее чудесная улыбка. Убрать! «Николь Николь Николь Николь Николь Николь Николь Николь». Получается.

Есть еще один трюк в менеджменте, но какой? А, да: перепрыгнуть через препятствие. Я ничего не нахожу.

Наконец остается одно: сменить направление. Переориентация. Да, я нашел ход. Чего это будет стоить? Нет времени на размышления, и я делаю выпад:

– Это все?

Фонтана чуть заметно хмурит брови. Неплохо. Выиграть время. Перенаправить. Возможно, это то, что нужно.

Фонтана задумчиво наклоняет голову.

– Я вас спрашиваю, это все? Выступление закончено?

Расширенные глаза Фонтана. Сжатые губы, желваки. Холодная ярость.

– Вы что, смеетесь надо мной, Фонтана?

Это может сработать. Фонтана выпрямляется. Я добавляю жару:

– Или вы действительно принимаете меня за полного идиота?

Фонтана улыбается. Он понял, что я задумал. Но мне кажется, что у него все-таки остались сомнения. Я собираю слова, энергию, я вкладываю все свои силы. И выплескиваю все ведро разом:

– Даже если вы это сделаете… Вы себе представляете «самого известного безработного Франции», демонстрирующего прессе фотографии своей жены и дочерей с переломанными костями? И обвиняющего крупную нефтяную компанию в похищении, незаконном лишении свободы, жестоком обращении, пытках…

Не знаю, как мне это удалось.

Сменить направление. Переориентировать. Да здравствует менеджмент! Действительно, наука о выворачивании наизнанку. Эффективная.

Фонтана с деланым восхищением:

– И вы готовы рискнуть!

Я вижу, что он колеблется, не достать ли снова фотографии. Он чувствует, что я на верном пути. На дне ведра еще осталось несколько капель. И я вытряхиваю их ему на голову:

– А ваш клиент, он готов рискнуть?

Он взвешивает за и против. Потом:

– Не вынуждайте меня сделать так, чтобы тело вашей жены просто исчезло, – исключительно чтобы лишить вас фотографии.

Снова перенаправить. С ним эта техника срабатывает.

– Не лезьте ко мне со своей хренью, Фонтана. Кем вы себя возомнили? Персонажем из «Дядюшек-гангстеров»?[29]

Задет.

Снова перенаправить, рецепт правильный.

– Ваш единственный контрагент – я, и только я. И вы это знаете. Значит, или вы договариваетесь со мной, или возвращаетесь к своему клиенту ни с чем. И не лезьте со своими угрозами. Вы работаете на клиента, который не может себе позволить такого рода дерьмовые заморочки. Что выбираете? Я один или ничего?

Вот так и приходит успех. Это как бусы. Отцепите замочек, и все посыплется. И крах тоже так устроен, уж мне ли не знать. Чтобы выплыть против течения, нужна дьявольская энергия. Или готовность умереть. В моем распоряжении и то и другое.

Мелькнула у меня одна мысль, сомнительная, но единственная. Интуиция. Фонтана считает, что у меня она на высоте. Может, это и правда.

Я развиваю успех. Пора переходить к делу:

– Я готов вернуть деньги. Все деньги.

Я выговорил это, даже не зная, действительно ли так думаю. Но вот это сказано. И я понимаю, что именно так я и думаю. Я хочу покоя. А не денег.

– Я хочу выйти отсюда. Свободным.

Вот. Так я и думаю. Хочу вернуться домой.

Фонтана в шоке. Я несусь дальше:

– Я готов потерпеть. Несколько месяцев, не больше. Если я выхожу в разумные сроки, я возвращаю все деньги. Абсолютно все.

Его это поразило, Фонтана.

– Разумные сроки… – Он вполне искренен, когда спрашивает: – И каким образом вы собираетесь отсюда выйти?

А мысль моя, возможно, не так уж плоха.

Я даю себе четыре секунды, чтобы все прикинуть.

Первое – Николь.

Второе – Люси.

Третье – Матильда. Четвертое – я.

В любом случае никакой другой идеи у меня нет.

Я делаю очередной выпад:

– Чтобы я вышел, вашему клиенту придется здорово постараться. Это может получиться. Скажите ему, что таково мое условие и тогда я верну ему всю его черную кассу. На́лом.

42

Я погряз в собственной лжи. Ее уже накопилось немерено. Сказать сейчас правду Николь – выше моих сил. У нас украли уверенность в нашей собственной жизни, нашу безопасность, наше будущее. И все это я хотел отвоевать обратно. Но как ей объяснить?

На следующий день после визита Фонтана я передал ему длинное письмо. Через Люси, чтобы было быстрее. Не совсем по регламенту, но это было жизненно важно. Люси согласилась.

Я попросил у нее прощения за все, что ей пришлось перенести. Я понимаю ее опасения. Прости, написал я ей, я люблю тебя, все, что я делаю, – это чтобы защитить вас, я сам, конечно же, закончу свою жизнь здесь, но я хочу, чтобы вы жили, я был вынужден сделать кое-какие вещи, но, клянусь, с тобой больше ничего не случится никогда, клянусь, верь мне и, если я сделал тебе больно, прости, я люблю тебя, я так тебя люблю. Я написал ей кучу подобных слов. Главное, я хочу ее успокоить. Пока я пишу письмо, перед глазами у меня постоянно возникает фотография, сделанная Фонтана, глаза Николь, в которых застыл страх, и всякий раз меня охватывает смертоносное безумие. Если мне удастся заполучить Фонтана, он пожалеет, что я не какой-нибудь Болт или Бебета. Но сначала – успокоить Николь, такого больше не случится, клянусь, скоро мы снова будем вместе. Я говорю «скоро», но не называю конкретного срока. Если для Николь «скоро» может означать десять или двенадцать лет, я не буду добавлять еще одну ложь к длинному списку.

По вечерам в своей камере я плачу. Иногда всю ночь. Если что-нибудь случится с Николь… Это невообразимо. Или с Матильдой.

Не знаю, что сквозь маску сказал ей Фонтана. Наверняка что она должна молчать, если хочет, чтобы ее муж в тюрьме остался в живых. Николь, безусловно, догадалась, что вся сцена была задумана исключительно ради фотографии. Чтобы показать ее мне.

Я знаю, что она не подала жалобу. Люси мне об этом сказала. Она все оставила в себе. Она ничего мне не написала, потому что все письма проходят через судью. Думаю, она не придет.

С той поры время тянется, и ничего. Дни, недели проходят. Я ничего не знаю о ней.

Николь наверняка спрашивает себя, во что я ввязался. И что с нами будет.

С ней. Со мной.

С нами.

Не испытала бы Николь в иные моменты облегчения, узнав, что я умер?