Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 - Август Кубичек

Несмотря на этот сочувственный интерес к бедности народных масс, он никогда не искал прямого контакта с жителями столицы. Он испытывал глубокую неприязнь к коренным венцам. Начнем с того, что он терпеть не мог их мягкий, хоть и мелодичный акцент и всегда предпочитал неуклюжий немецкий, на котором говорила фрау Цакрис. Кроме того, он ненавидел подобострастие и молчаливое равнодушие венцев, их вечную привычку кое-как доводить дело до конца, их легкомысленное расточительство. Его собственный характер был этому полной противоположностью. Насколько я помню, Адольф всегда был очень сдержанным просто потому, что не любил физического контакта с людьми, но все внутри его находилось в состоянии брожения и побуждало его к принятию радикальных и тотальных решений. Как саркастически он отзывался о пристрастии венцев к вину и как он презирал их за это! Только однажды мы пошли с ним в парк Пратер (знаменитый парк в Вене между Дунаем и Дунайским каналом, протяженность 5 км; впервые упоминается в 1162 г.; был излюбленным местом охоты императорской семьи; с 1766 г. открыт для посетителей. – Пер.), да и то лишь из любопытства. Он не мог понять, почему люди тратят драгоценное время на такую чепуху. Когда он слышал бурный хохот над какой-нибудь сценкой, он качал головой, полный негодования на такую глупость, и сердито спрашивал меня, понимаю ли я что-нибудь. По его мнению, люди, должно быть, смеялись над самими собой, что он вполне мог понять. К тому же он чувствовал отвращение к разношерстным толпам венцев, чехов, венгров, словаков, румын, хорватов, итальянцев и еще бог знает кого, гуляющих по парку. Для него Пратер был не чем иным, как Венским Вавилоном. Здесь существовало необычное противоречие, которое всегда поражало меня: все его мысли и устремления были направлены на то, чтобы решить проблему помощи массам, простым, порядочным, но неимущим людям, к которым он относил и себя, – они всегда присутствовали в его мыслях, – но в реальности он всегда избегал любых контактов с людьми. Пестрая толпа в парке Пратер была практически отвратительна ему. Сколько бы сочувствия он ни испытывал к «маленькому» человеку, он всегда держался от него по возможности на самом большом расстоянии.

С другой стороны, заносчивость правящих классов была в равной степени враждебна ему, и он еще меньше понимал апатию и смирение, которые в те годы охватили передовых представителей интеллигенции. Знание того, что конец государства Габсбургов неизбежен, породило – особенно среди традиционных приверженцев монархии – нечто вроде фатализма, который принимал все, что может произойти, с типично венским отношением в стиле «ничего не поделаешь».

Этот горько-сладкий смиренный тон также преобладал среди венских поэтов, таких как Рильке, Хофмансталь, Вильдганс, – эти имена никогда не импонировали нам не потому, что мы не могли оценить слова поэта, а потому, что настроение, которое подсказало поэтам их стихи, было нам чуждо. Мы приехали из сельской местности и были ближе к природе, чем городские жители. К тому же мы принадлежали к поколению, отличавшемуся от этих уставших и смирившихся людей. В то время как безнадежные социальные условия и их очевидная неизбежность вызывали в более старом поколении лишь апатию и полное равнодушие, молодое поколение они заставляли перейти в радикальную оппозицию и вызывали в нем энергичную критику. И Адольф тоже чувствовал необходимость критиковать и контратаковать. Он не знал, что означает смирение. Он думал, что тот, кто смирился, потерял право жить. Но он отделял себя от своих современников, которые в то время были очень заносчивы и беспокойны, и шел своим путем, отказываясь вступать в какую-нибудь из существовавших тогда политических партий. И хотя в нем всегда жило чувство ответственности за все, что происходит, он был одиноким человеком, принявшим решение положиться на себя и достичь своей цели.

Следует упомянуть еще одну вещь – посещения Адольфом рабочего района Майдлинг. И хотя он никогда не рассказывал мне, зачем именно ходит туда, я знал, что он хочет лично изучить условия проживания и быта рабочих семей. Его не интересовали отдельные личности, он только хотел знать особенности класса в целом. Поэтому он не заводил знакомств в Майдлинге; его целью было изучить профиль этого сообщества обезличенно.

Но как бы Адольф ни избегал тесных контактов с людьми, он тем не менее полюбил Вену как город; он мог вполне счастливо жить без людей, но не без города. И ничего удивительного, что те немногие люди, с которыми он позднее познакомился в Вене, считали его одиноким волком и эксцентричным человеком, а его грамотную речь, безупречные манеры и изящную осанку характеризовали как притворство или заносчивость, которые противоречили его явной бедности. На самом деле у молодого Гитлера не появились друзья в Вене.

С большим воодушевлением он относился к тому, что люди построили в Вене. Взять только Рингштрассе (улица в Вене, опоясывающая «внутренний город»; обоими концами упирается в Дунайский канал; буквально «кольцевая улица». – Пер.)! Когда он в первый раз увидел ее потрясающие здания, она показалась ему осуществлением его самых смелых художественных грез, и у него ушло много времени на то, чтобы переварить это ошеломляющее впечатление. Только постепенно он научился ориентироваться в этой великолепной выставке современной архитектуры. Мне часто приходилось сопровождать его в прогулках по Рингштрассе. Потом он подробно описывал мне то или иное здание, указывая на определенные детали, или объяснял его происхождение. Он буквально проводил перед ним часы, забывая не только о времени, но и обо всем, что вокруг него происходит. Я не мог понять причину этих длительных и сложных осмотров – в конце концов, он все уже видел раньше и знал об этом больше, чем большинство жителей города. Когда я иногда становился нетерпелив, он грубо кричал на меня, спрашивая, настоящий я ему друг или нет. Если я ему настоящий друг, то должен разделять его интересы. Потом он продолжал описание. Дома он рисовал для меня планы первого этажа и горизонтальные проекции или подробно излагал какие-нибудь интересные подробности. Он брал книги о происхождении различных зданий: Венской придворной оперы, парламента, Бург-театра, церкви Святого Карла, придворного музея, здания мэрии. Он приносил домой все больше и больше книг, и среди них был общий справочник по архитектуре. Он показывал мне различные архитектурные стили и особенно указывал мне на то, что некоторые детали зданий на Рингштрассе демонстрировали превосходное мастерство местных мастеров.

Когда он хотел изучить какое-то определенное здание, один только его внешний вид не удовлетворял его. Меня всегда поражало, насколько хорошо он был информирован о боковых дверях, лестницах и даже о запасных выходах и малоизвестных проходах. Он подходил к зданию со всех сторон; ничто он так не презирал, как великолепные показные фасады, предназначенные для того, чтобы скрыть какой-нибудь недостаток планировки. Красивые фасады всегда были подозрительны. Штукатурка, по его мнению, была плохим материалом, который ни один архитектор не должен был использовать. Он ни разу не обманулся и часто показывал мне, что та или иная конструкция, нацеленная чисто на зрительный эффект, просто блеф. Так, Рингштрассе стала для него объектом, посредством которого он мог измерять свои знания архитектуры и демонстрировать свои взгляды.