Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

Паоле понравился спектакль. Сексуальные проблемы главного героя тронули её до слёз.

— Ты бы видел, Андре, до чего он дошёл! Мало того что окончательно запутался в своих женщинах, так он ещё умудрился изменить красивой, юной любовнице с какой-то генеральшей, старой, страшненькой каракатицей. Это уму непостижимо! Естественно, она его застрелила…

Паола всё поняла совершенно правильно. Диковато, но правильно. Однажды я услышал интервью с неизвестным английским режиссёром, поставившим спектакль по «Собачьему сердцу» Булгакова. На вопрос: «Чем вы руководствовались, выбирая эту пьесу?» — он совершенно серьёзно ответил: «О, но это же очень важно! Проблема защиты животных меня всегда волновала. А эта пьеса о враче-садисте, проводящем опыты над собаками… О! Это так важно для человечества!» Помню, я тогда долго смеялся над загадочной английской душой. С Паолой всё произошло с точностью до наоборот. Пьесы Чехова она не читала, зато спектакль поняла совершенно правильно. Довели главного героя бабы… Господи, и в этом театре я провёл шесть лет? Да я рехнулся!

Постепенно бурное веселье стихло, растворившись в неторопливой и всё более и более личной беседе. Тут Дмитриев, наконец, сообразил, что его присутствие за столом становится, мягко говоря, необязательным. Он, бедняга, весь вечер чувствовал себя в «чужой тарелке» и за всё это время с трудом произнёс пару слов. Поэтому, дождавшись удобного для бегства момента, воспользовался им незамедлительно. Церемонно пожелав нам спокойной ночи, он удалился. Готов спорить, что, закрыв за собой дверь, майор чуть ли не бегом рванул подальше от этого царства «жёлтого дьявола».

Невидимо и бесшумно проскользили по залу слуги, сметая со стола остатки посуды и расставляя на его идеально отполированной поверхности свечи в причудливых канделябрах, тонкие бокалы с вином. Последний взмах руки, затянутой в белую перчатку, гаснет старинная хрустальная люстра — мы остаёмся одни. И долго смотрим друг на друга в неверном, мерцающем свете свечей, отражающихся от зеркальной глади стола. Он разделяет нас, но и объединяет в тот же миг. Вокруг нет ничего реального, всё призрачно, всё — тени, лишь её глаза сверкают в полумраке, затмевая блеск алмазов на смуглой груди.

— Хочешь, я покажу тебе СВОЙ дом? — тихо спрашивает она.

И я согласно киваю, потому что готов идти за ней хоть на край света.

— Тогда пойдём, — говорит Паола, легко поднимаясь, и я встаю ей навстречу. Первыми встречаются наши руки, потом сливаются в нежном поцелуе губы, и вот уже ничто не разделяет наши тела, жадно прильнувшие друг к другу.

Мы медленно брели по пустому дому, замершему, словно замок Спящей красавицы. Длинной чередой лестниц и коридоров, подъёмов и спусков Паола привела меня в свою, и только свою часть старого дома. Как небо и земля отличаются друг от друга, так и покои Паолы не были похожи на всё, что я уже видел здесь. Огромное пространство, весь верхний этаж был поделён на разного размера помещения, комнаты, залы; перегородки между ними то поднимались почти до крыши, а иногда были чуть выше человеческого роста. Паола с загадочной улыбкой коснулась рукой какой-то маленькой кнопочки, и вдруг тёмная плоскость над нами на глазах стала светлеть, и я увидел звёзды, а яркий лунный свет залил всё вокруг. Крыша была стеклянной, а прямо перед нами раскинулся широкий зал с полом, отделанным гранитом, покрытыми светлой глянцевой краской стенами и ажурными решётками вместо окон. Паола с силой влекла меня за собой, и уже через мгновение мы оказались в другом помещении, похожем на спальню. Во всяком случае, у стены стояла высокая кровать, напоминавшая деталь из какого-то сумасшедшего конструктора, а дальше, за большим зеркалом-перегородкой, прямо в светлый тиковый пол была вмонтирована огромная круглая ванна. Это был откровенный, махровый модерн, которого я никогда не понимал и не любил, но… Почему-то мне здесь нравилось.

— Это сделал Жан Нувель, и это первый дом, в котором мне захотелось жить. Тебе нравится? — прошептала Паола, прижимаясь ко мне.

И я, не задумываясь, кивнул. Хотя, скорее, я имел в виду не причудливый интерьер, созданный прославленным дизайнером, а горячее, гибкое и такое желанное тело девушки, прижимающейся ко мне. Нежно, едва касаясь, я целовал прекрасные губы, шею, плечи, осторожно снимая с неё всё лишнее. Всё, мешающее моим губам и рукам. С игривым шелестом упало на пол платье, и маленькая, тугая грудь упруго сжалась под моими осторожными пальцами. Крупные соски напряглись и затвердели, и Паола тихим и долгим стоном отозвалась на моё прикосновение, податливо изгибаясь навстречу ласке. Первая волна страсти уже прошла, и меня переполняла не первобытная сила, а тихая нежность к этой прелестной статуэтке из плоти и крови. Не было ни единого места на её теле, которое я не нашёл бы своими губами, и эта сладостная пытка заставляла её метаться в моих руках, сбивая белую гладь простыней. Смуглая кожа казалась матовой в ярком лунном свете, льющемся на нас с небес. Точёные формы, тончайшая талия, непостижимым образом переходящая в широкие, полные бёдра и длинные, бесконечно стройные ноги — словно резец гениального ваятеля прошёлся по куску тёмного мрамора, с ювелирной точностью отделив всё лишнее. И это чудо, это совершенство было всецело подвластно моей воле, моему желанию, моей страсти, которую я отдал ей без остатка, вновь и вновь погружаясь в её тело. Эта ночь останется в моей памяти навсегда, в ней было что-то волшебное, то, что бывает в жизни лишь однажды и никогда не повторяется вновь. Казалось, что наши тела не знают усталости, мы расставались лишь на мгновение, чтобы слиться опять, забывая обо всём.

К рассвету силы покинули нас. Паола лежала на мне, и впервые за эту ночь её запах, жар её тела не вызывали во мне дикой волны возбуждения. Страсть ушла, отступила на время, оставив вместо себя огромную нежность. Я ласково гладил её растрепавшиеся, влажные от пота волосы, а она молча уткнулась мне в шею. И иногда сладко, очень вкусно посапывала. Первые лучи солнца робко освещали комнату, понемногу вытесняя из неё ночной мрак. Они лились через прозрачное стекло крыши, просачивались сквозь ровные ряды решётчатых окон. Мелькнула случайная мысль о крайне невыгодном с точки зрения безопасности интерьере, мелькнула и — пропала, растворившись в сладкой истоме, переполнявшей тело. Паола пошевелилась, скатилась с меня, легла рядом и, прижимаясь щекой к моему плечу, тихо позвала:

— Андре?

— Что, милая?

Она потянулась, крепко прижимаясь ко мне своей упругой грудью, и замурлыкала, как кошка. Потом спросила, пряча глаза:

— Ты… Тебе было хорошо?

— Да. Ты чудная женщина, Паола. А твоя попа просто создана для моих рук.

— Да ну тебя! — Она засмеялась и легонько шлёпнула меня ладошкой.

— Почему? — удивился я. — Нет, это, конечно, не главное твоё достоинство, но… Немаловажное…

— Ты дурачок, — она, улыбаясь, ткнулась мне в шею. — Андре?

— Да, Паола?

— Я… я хочу… в общем, я хочу, чтобы ты всегда был со мной…

Она на мгновение подняла глаза и вновь опустила их. Я усмехнулся, прижимая её к себе. Большинство женщин на её месте сказали бы — «я хочу быть с тобой». Стальной характер. Везде и во всём она хотела быть «сверху». А я… пойду ли я под седлом? Вряд ли… Я открыл было рот, собираясь свести всё к шутке и… совершенно неожиданно для себя произнёс:

— Я люблю тебя, Паола.

В этот момент и послышался приближающийся гул вертолёта.

Словно распрямившаяся пружина, я вылетел из кровати. Взгляд на часы — начало шестого утра. Нет, в этой стране я никогда не высплюсь…

— Где твои вещи? Одевайся, быстро! — лихорадочно озираясь в поисках своей одежды, рявкнул я на Паолу.

И ещё раз убедился: потрясающая женщина. Ни одной эмоции, лишнего вопроса — змейкой скользнула по кровати и исчезла за одной из перегородок. Я перевёл взгляд на пол, заметил свои брюки, успел сделать шаг — и ажурная рябь оконной решётки буквально взорвалась, разлетевшись на куски. Влетевший в окно человек выпрямился, утверждаясь на обеих ногах, но короткий «МР-5» в его руках уже мгновение назад был направлен мне в живот. Метров шесть расстояния, с голыми руками, бросаться на автомат? Я расслабился и замер. В соседнее окно ворвался ещё один «Тарзан», и я понял, откуда они берутся. Съезжают по тросам прямо с борта вертолёта. Рационализаторы. В этот момент вновь прибывший стянул с лица маску и широко осклабился, с интересом озирая меня сверху донизу. Понятное дело. Я бы тоже радовался, прихватив врага голышом в спальне. Например, синьора Луиджи. А стоявший передо мной человек был именно синьором Луиджи.

— Доброе утро, месье Дюпре! — Его-то радость была очевидна. — Вижу, вы не теряете времени даром! Изволите трахать синьорину? Что ж, одобряю. Мне, правда, пока не доводилось, но как раз сегодня надеюсь попробовать. Впрочем… Желающих много. Дон Кольбиани обещал устроить для синьоры марафон: человек двести — триста. Сколько выдержит. Но первым буду я. Не правда ли, синьорина? — крикнул Луиджи, подмигнув мне. И вдруг пустил длинную очередь поверх моей головы. Кивнул своему напарнику: — Найди её, притащи сюда. И без глупостей. Она мне нужна живая. Целенькая. Да, Дюпре? — Я упрямо молчал, и это его, похоже, раздражало.