Приемный покой - Татьяна Соломатина

И Женька очутился в… приёмном покое своего собственного родильного дома. Та же кушетка, те же шкафчики, та же тумбочка, с вечно заедающим верхним ящичком. Вон ургентный звонок на стене, похожий на выключатель, и, как сейчас помнится, не было ни одного интерна, хоть раз не «включившего свет», материализовав всю дежурную смену в мгновение ока в этой проходной комнате. И почему фасон «тревожной кнопки» не меняли даже во время серьёзных ремонтов?

Прямо – дверь в смотровую обсервационного отделения. Направо – в смотровую физиологического. Только почему-то на полке стеклянного шкафа, подписанной «Помощь при неотложных ситуациях», стояла бутылка пятизвёздочного коньяка и два пузатых бокала. А за столом вместо акушерки сидел… Зильберман.

– Пётр Александрович?!!

– Пётр, Пётр. Мы ж с тобой, интерн, помнится, как-то раз на обоюдное «ты» перешли и даже выпили на брудершафт. Садись. Что стоишь, как неродной?!

– А я что? Умер? – Женька почувствовал себя очень глупо.

– Ясен пень, умер. – Зильберман лукаво прищурился. – Тебе куда? Прямо – в Ад, направо – в Рай, соответственно. Тут Чистилище, а твой труп разговаривает с ответственным дежурным стрелочником. Обменная карта есть, Евгений Иванович? Церковь регулярно посещали? Содержание грехов в моче как? В норме? Давление совести не шалит? Дайте-ка, я пощупаю частоту ваших душевных сокращений. – Пётр встал, обошёл стол и с самым серьёзным видом взял Женьку за запястье. Рука была сухая и тёплая. – Воды времени не отошли? Регулярной родовой деятельности нет? Схваткообразные боли внизу кармы не беспокоят? Шевеления ауры когда последний раз ощущали?

– Пётр Александрович, вы что, серьёзно? – только и спросил оторопевший Женька.

– Иванов, или ты очень сильно отупел с нашей последней встречи, или у тебя чувство юмора обрезали ненароком. Я абсолютно серьёзно… над тобой издеваюсь. Надеюсь, не откажешься выпить со своим учителем за встречу? – Он достал из шкафа бутылку, поставил бокалы на стол и разлил коричневую жидкость так ровно, что палата мер и весов не придралась бы.

– Выпью. И всё же, где я, Пётр Александрович?

– Ну оглядись ещё раз повнимательнее. Где ты?

– В приёмном покое.

– Ну вот! Так что давай за сообразительность и со свиданьицем. – Они чокнулись и выпили. «Коньяк как коньяк. Обычный коньяк. Отличный, даже можно сказать», – подумал Женька.

– А ты амброзии ожидал? Или крови Христовой?

– Я понял! Я сильно ударился головой и потерял сознание. Авария! Вернее, я не справился с рулевым управлением, и мы… Машка и Анечка… Мне надо срочно прийти в себя и помочь им.

– Тихо, тихо! Интерн, где твоя сдержанность? Где твоя мудрость? Ты так и не выучился ждать? А ведь ты, интерн, уже заведуешь отделением! Нет, чтобы спокойно выпить с покойным, прости господи, стариком в приёмном, как ни крути, покое! Ты так и не научился регулировать свои энергопотоки? Ну-ка! Что я учил тебя делать? Давай вместе. Отче наш…

– …Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, – быстро пробормотал Женька.

– Ну, за сказанное! – И они выпили ещё. – Так вот, интерн, это самый обыкновенный приёмный покой. И мы здесь делаем то же самое, что делают в любом приёмном покое, – осматриваем, иногда оказываем ургентную помощь, но в основном решаем, куда направить.

– То есть я всё-таки умер, и вы сейчас думаете, куда меня… э-э-э… госпитализировать, в Ад или в Рай, да? – Женька хихикнул.

– Твоя жена творит чудеса. Я ещё не встречал столь эффективных…э-э-э… – передразнил он Женьку, – родственников, как она. Ты сейчас на неё очень похож, что, впрочем, не удивительно. Эдак она, пожалуй, прорвётся сквозь наши «санитарно-эпидемиологические» кордоны, которые вы называете «временем», в безвременье, не имеющее названия. Ваше – ещё не пришло.

– Знаю лишь, что в этот раз время твоё придёт, и придёт время той, чьё время придёт для тебя, – прошептал Женька.

– Ты же и написал, Евгений Иванович. А что написал – сам не понял. – Он посмотрел на часы.

– Если я в вечности, то почему вы смотрите на часы? Я в трещине между мирами? Между параллельными?

– Перпендикулярными, блин! В тебе всё больше и больше Машки. Ангелы, они сильные, даже когда люди. Особенно, когда люди. Пора… Кстати, передашь ей от меня привет и вполне себе сюжетец: «Перпендикулярные миры, или Жизнь после вместо». Такие миры, где всё перпендикулярно. То есть – поперёк. Ибо – не к месту. А по-русски говоря – через жопу. – Пётр усмехнулся. – Там же и трещины обычно находятся. Трещины заднего прохода. Ты всё ещё так и не понял – ключи вообще не нужны. Ни крест-накрестные, ни в полумесяце; ни со звездой в сердечнике, ни с иероглифом в голове. Не в замках дело-то, а в косяках. Не понял? А всё потому, что не принял ты покой, произнёс Слово, да не познал сполна.

– Какое слово?

– В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было вначале у Бога. Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…[145] Ну, и так далее. Бедняга Иоанн, он чуть не свихнулся, пытаясь объяснить, что именно никогда не начиналось и никогда не закончится. Но невыразимое должно оставаться невыразимым…

Женька очнулся от резкой боли в глазах и едкого запаха коньяка, что, казалось, залили прямо в нос.

– Если ты сейчас умрёшь, я тебя убью!!! – Машка набрала полный рот коньяка и приготовилась снова щедро обрызгать его лицо.

– Машенька, а водички у тебя, деточка, не нашлось? – Еле сдерживая желание завыть, до того пекло слизистые, елейным бархатным баритоном спросил супруг и несколько раз сильно зажмурил глаза.

Машка, от неожиданности проглотив содержимое «защечных мешочков», истерично рассмеялась. А Евгений Иванович с удивлением обнаружил, что лежит на земле.

– Ты как, целая? – спросил он её.

– Целая.

– Где Аня?

– Тут, рядом.

Женька резко поднялся. Дочь стояла невдалеке, рядом с приземлившимся джипом, и что-то строго выговаривала плюшевой икеевской крысе, тыкая указательным пальчиком в сторону мамы и папы.

– Анечка! – Женька помахал ей рукой.

Она улыбнулась в ответ и сказала копеечному, растиражированному трудолюбивыми китайцами слегка косорылому зверю: «Вот видишь? Мама Маша сказала папе Жене: „Щас, любимый… нехорошее слово… я тебя… нехорошее слово… спасу!“» – Девочка очень хорошо копировала Машкины интонации. – И спасла. Мама всегда говорит правду.

– Да всё с ней хорошо. Она просто испугалась. Тебя-то чего, детину здоровую, так вырубило? Подумаешь, головой шандарахнулся! – Машка отходила от стресса.

В чрезвычайных ситуациях она никогда не плакала, не задавала небу глупых вопросов и предпочитала сама не плошать, считая, что надежда неуместна там, где речь идёт всего лишь о сроках.

– А я не помню… «Полёт» только начался, я и вырубился. Только успел ужаснуться, что с вами что-то случится. – Женька пощупал огромную шишку на лбу.

– Хорошо, что у тебя крепкий татарский череп. Только ты не просто вырубился. Я, грешным делом, подумала, что ты умер. Такая махина, а отключился, как институтка из Смольного. И такой треск раздался, когда мы «приземлились», что я подумала… Теперь уже не важно. Тебя целых пять минут не было! У тебя пульс отсутствовал – хочешь верь, хочешь нет! Я кулаком в грудину, конечно, засветила – уж не знаю, насколько это походило на «прямой удар в область сердца», – да только руку, похоже, вывихнула. А тут коньяк этот дурацкий из кармана и торчит. – Манька приложилась к бутылке.

– Да уж, Сергей Алексеевич Потапов, пожалуй, не одобрил бы такую СЛР.[146] Особенно перемещение тела пострадавшего. Грубейшая ошибка.

– Давай без клинических разборов обойдёмся, а?! Не могло у тебя быть никаких переломов. Не такой уж сильный удар. Даже подушки безопасности не раскрылись. Ты дышал ровно. Просто у тебя не было пульса. Нигде. Ну или мне отказала тактильная чувствительность…

– А кто меня вытащил? – Женька удивлённо осмотрелся вокруг.

Там, вверху, мимо проезжали чуть притормаживающие из любопытства машины, но обочина была пуста, и никаких сочувствующих помощников не наблюдалось.

– Мама сама тебя вытащила, – сообщила ему Анечка. – Какой-то дяденька остановился и спросил: «Что случилось? Может, вызвать „скорую“?» Мама ему нехорошие слова сказала, он пальцем у виска покрутил и уехал.

Женька обнял и поцеловал дочь.

– Как же ты меня вытащила? Я же центнер вешу против твоих пятидесяти.

– При помощи слов, наверное. – И Маша добавила, косясь на дочь: – Тех же самых, нехороших. Я не помню, Жень. Я вообще соображать начала, когда ты в себя пришёл. То есть буквально только что. Резюме: мы живы, здоровы, пара шишек у тебя, похоже, будет гематома голени у меня, и у всех разом – средне-тяжёлый испуг. Включая машину.