Рыцари рейха - Руслан Мельников

Вместительный!

— Что у вас в трюме?! — севшим от волнения голосом спросил Бурцев.

Немец снова медлил с ответом.

— Давай валяй, чего там. Раз уж помог нам угнать эту посудину из венецианского порта...

— Помог, — согласился немец. — Чтобы вы не сделали этого сами.

Новая загадка!

— Чего? Чего не сделали?

Нехорошая какая-то нервная усмешка на устах эсэсовца становилась все явственнее. Вообще-то, не улыбаются так сломленные предатели. Бурцев встревожился. Моторист походил на запуганного пленника все меньше и меньше. «Тянет время! — вдруг понял он. — Отвлекает внимание на разговоры! Специально тут гнилой базар развел, чтобы... Чтобы что?»

— Чтобы слишком далеко не уплыли...

Мля! Да на что этот тип намекает, в конце-то концов?!

А немец уже скалился не таясь — открыто, с издевкой. Правда, не смотрел при этом ни на кого. Застывший взгляд его так и прилип к стеклу капитанской рубки. Глаза горели фанатичным блеском. Парень был в диком экстазе. Полундра! Псих за штурвалом! Вот оно, блин, настоящее вундер-ваффен Третьего Рейха!

— Вы сдохнете! Все! — едва расслышал Бурцев восторженное шипение.

Нет, не псих! Скорее уж камикадзе! Такой пафос, такие откровения возможны лишь перед смертью. Когда уже все равно, когда все по барабану. Но когда очень хочется поставить точку. Громыхнуть, ошарашить последним словом, как кулаком об стол, прежде чем...

Они бросились к нему одновременно. И Бурцев, и Освальд, и Гаврила, и Джеймс. Но поздно, слишком поздно.

— Хайль Ги-и-и-и...!

Пленник резко крутанул штурвал, разворачивая катер на полной скорости влево, швыряя судно на отмель с двумя скалистыми выступами.

Крутой вираж едва не опрокинул посудину. Все, кто находился в рубке, повалились на вздыбившийся пол. Все, кроме фрица. Зазвенел, забряцал оброненный меч добжиньца. Бухнула о железо булава Гаврилы. На палубе послышались крики вперемешку с бранью. Пронзительно взвизгнула Ядвига. К счастью, балласта в трюме хватило, чтобы удержать «раумбот» на плаву.

А эсэсовец, вцепившись в штурвал мертвой хваткой, повиснув на нем всем телом, хохотал. Дико, безумно.

Отмель приближалась, отмель неслась, отмель летела к ним. Напрыгивала с каждым новым скачком взбесившегося «раумбота» с волны на волну.

Еще секунда или две. Не успеть! Ничего не успеть! Бурцев стиснул кулаки и зубы. Взвыл от отчаяния, беспомощно распластавшись на рифленом железном полу. Этот ублюдок уделал их как сосунков. Обвел вокруг пальца!

Катер выравнивался.

И мель — прямо по курсу. И не свернуть уже! Никак не свернуть!

Немец отлип от штурвала, сгреб в охапку корабельные бумаги. Бросился вон из рубки. То ли спешил утопить важные документы, то ли еще надеялся спасти.

Джеймс не дал. Ни того, ни другого. Не поднимаясь, из положения лежа, брави метнул кольтэлло. Нож настиг беглеца у выхода из рубки. Ударил острием под левую лопатку. Вошел в промасленную куртку.

Рана была несмертельная, но, кажется, довольно серьезная. Немец вскрикнул, дернулся неловко. Не устоял на шатком полу. Ловя воздух руками, повалился на спину. И сам же — собственным весом впечатал себе в ребра узкий клинок. Эсэсовец захрипел. На белых-белых губах вздулась целая гроздь кровавых пузырей.

А брошенный штурвал крутился. Туда крутился и сюда крутился... Катер мотнуло в сторону, в другую...

Глава 63

Если б наскочили на мель с прямого разгона да на полной скорости, точно, поубивались бы на фиг. Размазало бы всех по стенкам рубки и по палубе за милую душу. Повыбрасывало бы за борт.

Но крутой разворот и дикие маневры лишенного управления катера несколько ослабили инерцию движения. Они благополучно пронеслись сквозь скальную вилку. Впрочем, в благополучие сейчас верилось слабо. Удар. Толчок. Грохот. Скрежет. Вой перенапряженных двигателей... Из воды они вылетели на твердое, податливое, но основательное, цепкое, вязкое. Встали. Сели. Повалились с киля набок. Накренились. Черпанули воды. Увязли плотно и надежно.

Палуба сотрясалась и дергалась, как обезумевшая. Под ногами вздрагивало нутро катера. Откуда-то из-за кормы летели и летели брызги, песок, галька...

Отключить! Отключить долбаную машину, пока винты совсем не угробили, на хрен! Бурцев поднялся. Кое-как, по перекошенному, вибрирующему полу рубки добрался до приборов управления. Заглушил двигатели. «Раумбот» затих, умер. Но за спиной еще что-то стучало — глухо и без умолку.

Бурцев оглянулся. Освальд! Поляк, почем зря, лупил немца латной рукавицей. Пленник уже не смеялся и не улыбался. Даже не кричал. Зубы и кровавые сопли разлетались по рубке. Торчавшая из спины эсэсовца рукоять кольтэлло скребла металл.

— Пся крев! Пся крев! Пся крев! — выплевывал свои незамысловатые ругательства поляк.

Гаврила глухо стонал и ворочался под штурманским столом — видать, конкретно приложился головой. Джеймс пытался оттащить взбешенного добжиньца от немца. Бурцев поспешил на помощь брави.

— Прекратить!

Освальд не прекращал. Пришлось встряхнуть пана как следует, привести в чувство. Вроде успокоился. Застыл, дыша тяжело и глядя налитыми кровью глазами в разбитое лицо эсэсовца.

— Вы все равно подохнете! — чуть слышно изрек немец. — Все подох...

Больше он не произнес ни слова. Побулькал, похрипел с полминуты. Затих. Джеймс перевернул труп на живот, выдернул нож.

Бурцев сплюнул. Вышел из рубки. Покосился на люк грузового отсека. Люк как люк. Здоровый и запертый. Опечатанный. Опломбированный. С громадным замком. Ладно, еще будет время посмотреть, что упрятано в недрах катерка. А пока...

Он перегнулся через борт, осмотрел судно. Несколько дощатых щитов слетело с креплений и плавало сейчас на мелководье. Сорвался и, смяв палубные ограждения, вывалился за борт кран-лебедка. Но в остальном... Надо отдать фрицам должное — «раумбот» был сделан на совесть. Корпус катера достойно выдержал удар. Течи вроде нет. Огорчали, правда, погнувшиеся лопасти винтов, которым пришлось загребать не воду, а песок и морскую гальку. Но ничего, такая беда — и не беда вовсе. В общем-то, можно сказать, повезло.

И все же везунчики были невеселы. Бурцев — тот и вовсе минут пять молча вышагивал с каменным лицом по накренившейся палубе. А чему радоваться, если даже от берега как следует не отплыли? Вон, маячит еще на горизонте венецианская колокольня. Глянет какой-нибудь Хранитель Гроба оттуда в бинокль — а угнанный катер туточки, как на ладони. Да и без бинокля, наверное, их разглядеть можно. А ну как пошлют фашики вдогонку карательную экспедицию?

— Вацалав?! — позвал Бурангул.

Глазастый лучник-юзбаши указывал на море.

Е-пс-с-с! Уже послали. Несколько точек вынырнули из-за песчаной косы, рассыпались по водной глади. Точки приближались — медленно, осторожно. Переставали быть точками, обращаясь в венецианские парусники и галеры... А нехило! На них что же, весь флот республики бросили? Проверку на вшивость устроили? Психологическую атаку? Ну-ну...

Неподвижный «раумбот» сидел на мели кормой к противнику. И весьма кстати... Бурцев встал к двадцатимиллиметровке. Повертел пулемет, пощелкал железками, проверил. Все в порядке! «MG. С/38» от удара судна о мель не пострадал. Зенитный лафет с клеймом «L. С/38» — тоже. Станина позволяла легко ворочать громоздкое — семьсот-восемьсот кг — орудие во все стороны. И по горизонтали, и по вертикали. Максимальный угол подъема был обычным для большинства немецких зениток: плюс восемьдесят пять, что позволяло даже с близкого расстояния расстреливать высокие береговые цели. При этом минимальный угол был снижен до минус двадцати пяти. Тоже очень удобно: можно всадить очередь под ватерлинию противника хоть при абордажной схватке.

В авангарде венецианского флота шел «Буцентавр». Оцарапанный бок, несколько недостающих, сломанных «раумботом» весел и ручной пулемет на носу галеры... Да, вряд ли этот плавучий дворец спешил сейчас на древний обряд обручения с морем.

О том, кто заправляет флотилией, гадать не приходилось. Синьора Типоло завалили, затоптали во всеобщей панике. Сенаторы-аристократы разбежались. Венецианские гвардейцы со своими кондотьерами — тоже. Остаются немцы — больше некому. Конфисковали, небось, Хранители Гроба и братья ордена Святой Марии корабли, что получше, загнали на суда перепуганных морячков да гребцов, кого поймать смогли, — и полный вперед. Под тевтонскими мечами и «шмайсеровскими» стволами.

С «Буцентавра» ударила пулеметная очередь. Первая, предупредительная: пули просвистели над катером.

— Рус, сдавайся! — донесся усиленный мегафоном голос. — Ты есть деваться некуда! Ты есть сопротивляться бесполезно!

Ага, как же! Бесполезно! Рано растыкались, мля! И предупредительной пальбой воздух сотрясаете понапрасну, мать вашу!

Бурцеву предупреждать было некого. И терять — нечего. А потому он бил на поражение сразу. Бил, пока не опустошил магазин. А опустошив, перезарядил пулемет и добавил снова. И еще раз перезарядил. И опять — частыми короткими очередями...