Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

За несколько месяцев до переезда, с октября 1935 года по февраль 1936 года, Лина жила в гостинице в центре Москвы. Как ни парадоксально, но Сергей провел часть этого времени на гастролях в ее родной Испании. Ей пришлось самой пройти через бюрократический лабиринт сталинского режима и самостоятельно принимать важные решения относительно ее семьи и будущего детей. Бюрократические процедуры были трудны и неприятны, но теперь отступать было поздно. Притяжение Советского Союза сокрушило все прочие доводы. В конечном счете именно Лина, а не ее муж, поставила последнюю точку в этом деле.

Процесс, конечно, начал Сергей. Его турне по Советскому Союзу в 1927 году было успешным для всех заинтересованных лиц: администраторов театров и концертных залов, где он выступал; старых друзей по Санкт-Петербургской консерватории; пылких поклонников его очаровательной жены и чиновников на вершине сталинской властной структуры. Приятные впечатления от поездки, ностальгические воспоминания детства и недовольство карьерой на Западе стерли из памяти то, что он знал о темной стороне советской власти, – к тому же Сергей продолжал считать, что лично ему опасаться нечего.

Его обманывали, и недостаток информации позволил Сергею впасть в заблуждение. Доказательства можно найти в письмах, которыми он обменивался с Николаем Набоковым. Они познакомились при посредничестве Дягилева и продолжали регулярно общаться до начала 1930-х, до переезда Набокова из Франции в Соединенные Штаты.

Приятели частенько злословили о русских соперниках в Париже, особенно о Стравинском, которому завидовали больше всех. Но однажды они обменялись мнениями о Ленине и Сталине. В 1931 году Сергей предсказал неизбежный конец Российской ассоциации пролетарских музыкантов, своих главных советских противников в конце 1920-х. В предыдущем письме Набоков вкратце описал музыкальную жизнь в Советском Союзе начиная с прихода к власти Сталина и появления пятилетних планов, нацеленных на ускорение развития промышленности. Набоков с отчаянием говорил, что Россия «нуждается не в нашей музыке, а в какой-то более грубой, более примитивной». Конечно, они с Сергеем горячо одобряют «неизбежный политический процесс», но для композиторов переезжать в СССР неразумно – карьерные перспективы весьма сомнительны… «Если бы я не был музыкантом, – писал Набоков, – думаю, что поспешил бы в Советский Союз. И это не пустые слова, это серьезно; недавно я много думал об этом»[262]. Вместо этого Набоков умчался в Соединенные Штаты, где в итоге работал в подразделении ЦРУ.

В своем воображении Сергей окружил поездку в Советский Союз в 1927 году ореолом поэтичности и предсказывал, что при Сталине культурная сфера будет процветать. В отличие от Набокова он считал, что отношение Сталина к культуре становится более, а не менее либеральным. Вот почему он сказал Набокову: «Я думаю, что дела на музыкальном фронте не столь плохи, и если я и перееду в Москву, то как раз по той причине, что я музыкант»[263]. Декрет об организации возвращения эмигрантов ЦИК принял еще в 1925 году, но Прокофьева удалось склонить к переезду далеко не сразу. На Лину тоже пытались воздействовать, но обхаживать ее стали значительно позже. Она могла сопротивляться убеждению, Сергей же был гораздо податливее.

Однако он сомневался относительно окончательного переезда в Советский Союз. Но со временем стало ясно, что на постоянные заказы музыки для советских опер, балетов, кино и театра рассчитывать не приходится, пока Сергей не сменит местожительство. Тем не менее были основания усомниться в радужных надеждах. Второй приезд в Советский Союз охладил энтузиазм, особенно после враждебной критики в адрес балета «Стальной скок». Советам показалось, что во втором акте Сергей высмеял сталинскую политику индустриализации, представив советского рабочего рабом производства. Либо Сергей сделал это по незнанию, либо, что еще хуже, не смог оценить успехи, сделанные пролетариатом при Ленине и Сталине. После прослушивания балета в Большом театре представители Российской ассоциации пролетарских музыкантов выступили с резкой критикой «Стального скока». Несправедливые упреки вызвали у Сергея страшное раздражение. Он подчеркнул, что его творчество не имеет ни малейшего отношения к политике. «Надо же было дойти до такого идиотизма: пролетарские музыканты искали в моих замыслах к «Стальному скоку» «правый уклон», прикрываемый тогой левых фраз». Но к этому времени ему бы уже следовало понять, что в СССР музыка – как и все искусство – являлась политическим инструментом.

Однако в 1934 году Сергей стал убеждать Лину, что единственный способ спасти его карьеру театрального композитора – переехать из Парижа в Москву. В СССР Лина сможет состояться как певица, уверял Сергей жену, и дети получат хорошее образование на русском и английском языке. Им обещали, что Святослава и Олега примут в специальную английскую школу для детей, чьи родители являются работниками Внешторга. Советская культура процветала. Изменения учебных планов консерваторий и репертуара театров привели к повышению музыкальных стандартов. Российская ассоциация пролетарских музыкантов, к счастью, была распущена, и ее место занял профсоюз. Сергей верил, что сумеет донести свою музыку и до широкой аудитории, и до партийного начальства. Он перешел на упрощенный мелодичный, гармоничный язык и не собирался возвращаться к музыке, подобной «Огненному ангелу»; он с удовольствием вернулся к русским традициям, которые хотели сохранить Советы.

Во Франции и Соединенных Штатах возможности для творческого роста, напротив, сокращались. Дягилев, импресарио «Русского балета», умер в 1929 году от осложнений сахарного диабета. Для всех, кто был в состоянии оценить его гений, потеря была невосполнима. К тому же Прокофьев на собственном горьком опыте убедился, что не может соперничать со Стравинским, хотя, как любил шутить Сергей, он был на восемь лет моложе конкурента. И хотя Прокофьев, возможно, превзошел Рахманинова как виртуоз, на Западе его музыка пользовалась меньшей популярностью. Стравинского на Западе также ставили на более высокую ступень. Таким образом, выбор Прокофьева определило честолюбие.

Агенты НКВД (Народный комиссариат внутренних дел СССР) как в Париже, так и в Советском Союзе изо всех сил старались завербовать Прокофьева. Среди них особенно выделялся разбитной, жуликоватый Левон Атовмян, служивший одновременно и чиновником, и виолончелистом. В мемуарах, опубликованных после выхода в отставку, он написал, что в 1932 году его вызвали в НКВД и дали задание убедить Прокофьева и других известных деятелей культуры, живших за границей, «переехать в Советский Союз». Атовмян написал, что реакция Прокофьева на его советы была «весьма положительной, но с оговоркой, что он перегружен концертами, а потому немного отложит дату своего приезда»[264]. Последовала активная переписка, которая привела к ряду выступлений в СССР. Согласно Атовмяну, Прокофьеву даже предлагали собственный дом в Москве. Сергей сказал, что не может это себе позволить.