Дело сибирского душегуба - Валерий Георгиевич Шарапов

себя в высшей мере подозрительно. Вахтер докурил, вошел в здание. Потом надоумило что-то — приоткрыл дверь, высунулся на улицу. Глазьев торопливо уходил туда же, куда ушла девчонка. Все это показалось странным, но вахтер значения не придал. И только потом, когда пришли оперативники, он начал вспоминать…

Учителя пения взяли по свежим следам — в одиннадцать вечера. Он еще не спал, испуганно хлопал подслеповатыми глазами. В квартире, кроме фигуранта, находилась мать — женщина малоподвижная, но крикливая. Она пыталась вступиться за сына, но особо не преуспела. «Задержан на двадцать четыре часа до выяснения обстоятельств», — объявил старший наряда.

В этот вечер по домам никто не расходился. Фигуранта допрашивали с особым пристрастием. Руки не распускали, но над душой висели. Я наблюдала за ним из соседней комнаты. Получасом ранее вытряхнули из постели директора школы с требованием выдать объективную характеристику учителю пения. Глазьев человек замкнутый, работает в школе несколько лет, семьи, насколько известно, нет. Педагог нормальный, на детей не кричит. Даже наоборот, чересчур сюсюкает с ними, использует уменьшительно-ласкательные обороты. Всегда какой-то потный, лоснящийся, волосы прилизаны. Со старшеклассниками заниматься не любит, предпочитает давать уроки третьим — пятым классам. Во время занятий словно преображается — становится увлеченным, стремится всех присутствующих вовлечь в свою орбиту. От природы имеет хороший музыкальный голос. Есть у него и любимчики, которым он уделяет повышенное внимание — странно, в их числе оказалась и Танюша Кулагина… На вопрос, допускал ли Глазьев в отношении детей что-то недозволенное, директор задумался, неуверенно ответил, вроде нет, Дмитрий Валентинович сохраняет дистанцию, а что вы, собственно, имеете в виду? И за что его, черт возьми, задержали?

Напротив Туманова сидел в меру упитанный мужчина лет сорока с небольшим. Вылитый Карлсон, кабы не отсутствие пропеллера. Жиденькие волосы, гладкая кожа, грушевидное лицо с испуганными глазами. Он нервничал, постоянно менял позу, несколько раз вытаскивал из кармана носовой платок и протирал очки.

— Какая глупость… Что вы от меня хотите? Я ничего не сделал… — бормотал мужчина.

Туманов настаивал: люди видели, как он направился за Таней Кулагиной. А через несколько минут в подворотне на нее напали. И кто это, интересно, может быть?

— Да вы в своем уме? — схватился за голову школьный педагог. — Ради бога простите, что вынужден грубить, но это возмутительно… Я не шел за Таней и не мог на нее напасть, я очень люблю своих детей. Поймите, я не тот человек, который может сделать плохо ребенку… Вахтеру показалось, это вышло случайно… Да, передо мной шла девочка, но потом я свернул за угол, где стояла моя машина… У меня серый «ЗАЗ‐968», можете проверить, я приезжаю на нем на работу, сейчас он стоит во дворе под домом…

— Ну что ж, еще лучше, — вкрадчиво проговорил Туманов. — Вернее, хуже… Для вас, Дмитрий Валентинович. Вы догнали Таню Кулагину на машине. Оставили на въезде в подворотню автомобиль с включенным двигателем и горящими фарами и побежали за девочкой. Не надо отпираться, Дмитрий Валентинович, что было, то было.

— Да не было! — фигурант обильно потел, не зная, куда деть руки. — Не преследовал я Танечку, поехал совсем в другую сторону… Скажите, с ней все в порядке?

— Да, ей удалось вырваться. Но вы же знаете об этом?

— Так спросите у Танечки, она скажет, что это был не я! — жалобный глас вопиющего в пустыне взывал к всевышнему.

Туманов скисал — это было видно невооруженным глазом.

— Почему тогда так волнуетесь, Дмитрий Валентинович, если ни в чем не виноваты?

— Да потому, что вы мне не верите! — взвизгнул Глазьев. — Обвиняете не пойми в чем!

— Правда? — удивился Туманов. — Сдается, вы начали волноваться еще до того, как мы приступили к обвинениям. Вы пользуетесь одеколоном?

— Что?

— Это простой вопрос, гражданин Глазьев.

— Да, конечно… как любой следящий за собой мужчина… Каждое утро пользуюсь одеколоном «Майский ландыш»…

Упомянутый парфюм принадлежал у категории «Б» — с повышенным содержанием воды и пониженным — парфюмерной композиции. Если душиться подобной продукцией только утром, к вечеру никакого запаха не останется. Туманов потягивал носом, недовольно морщился — фигурант явно не благоухал.

— Послушайте, вам же известно время, когда напали на Танечку? — оживился Глазьев. — Я вернулся домой в четверть десятого — помню точно, потому что глянул на часы в прихожей… Мама меня встречала, она подтвердит… Где напали на Танюшу? В одном из переулков Пархоменко? Боже правый, я проживаю совсем в другой части города, у меня бы просто не хватило времени доехать до дома…

А вот это утверждение следовало проверить незамедлительно. Туманов покинул комнату для допросов, а чтобы подозреваемый не скучал, при нем остался дежурный милиционер. Это было полное фиаско — что понимал даже Туманов. Даже без алиби он не соответствовал критериям маньяка. Вся его натура была как на ладони, в первую очередь — трус. Я стояла у окна, тоскливо смотрела в черноту. Подошел Туманов, встал рядом.

— Это не он, — сказала я. — Слабак, кишка тонка. Да, испытывает нездоровое влечение к маленьким детям, но не убийца. Даже на насилие вряд ли способен — так, побыть рядом, потрогать, помечтать… Тьфу. Да, хотел побежать за Танюшей, металась душа. Рискну предположить, что только довести до дома, пообщаться, так сказать, с объектом вожделения. Но передумал — испугался последствий. Или спугнул кто. Свернул за угол — и к машине. Ты же сам видишь — совсем другой тип. Увези его в лес — не выберется самостоятельно, от голода помрет. Допускаю, что мир не то, чем кажется, но здесь другой случай. Если мать подтвердит алиби, надо выпускать.

Мама подтвердила, кто бы сомневался. В час ночи измученного Глазьева выпустили из камеры. Извиняться не стали — много чести. Все силы этой ночью бросили на ложный след, настоящий преступник успел уйти. Новое нападение было не за горами — все это чувствовали кожей. Я поспала четыре часа — и снова отправилась на любимую работу. Танечку Кулагину, отстоявшую свое право на жизнь, под конвоем родных и близких перевезли из больницы домой, категорически запретили посещать школу — во всяком случае, в ближайшее время. Майора Туманова в своей постели я так и не увидела. Он оставался на работе, спал на жесткой кушетке, становился злым и циничным. Позднее выяснилось — натравленные им опера продолжали рыть под Глазьева — чем-то взял его за живое этот тип. Мне он тоже, в принципе, не нравился. Создавалось ощущение, что через этого «педагога» Туманов собирался выйти на крупную рыбу. Каким, интересно, образом?

Опера работали в школьном коллективе, провели беседу с родителями,