Червь - Джон Фаулз

В: Постойте-ка, Джонс. Поразмыслите и ответьте мне вот на что. За верное ли она знала, что перед ней предстал сам Сатана? Не был ли то человек, вздумавший для какой-либо причины принять на себя вид оного? Не была ли ей явлена обманная личина?

О: Этот самый вопрос, сэр, я ей делал не единожды. Но она стояла на своём. «Никаких, — говорит, — сомнений: сам Сатана во плоти. И это так же верно, как и то, что мы едем на коне, а не на другой какой скотине». Именно так и выразилась.

В: Добро. Только вот что я вам скажу, Джонс. По мне, этот вздор не заслуживает никакого вероятия. Потаскуха лгала вам в глаза.

О: Может и так, сэр. Я и сам не разберу, где тут правда, где ложь. Одно несомненно: без чудес не обошлось. Её как подменили — куда только девалась прежняя Ребекка.

В: Продолжайте.

О: А дальше, сэр… Срам да и только. Но придётся рассказать. Словом, её повергли наземь, а старые ведьмы приступили к своему повелителю и принялись услужать ему за камеристок, и скоро он стоял во всей своей наготе, явив напоказ демонскую свою похоть: вот-вот бросится. А она всё стенала и плакала, ей уже воображалось, что настал для неё Судный День, что это кара за былое распутство у мамаши Клейборн. Он же воздвигся над ней, чёрный, как Хам[113], и уже располагался исполнить то, к чему имел хотение. Дальше она ничего не помнила, потому как лишилась чувств и неведомо сколько времени пребывала без памяти. А придя в себя, обнаружила, что лежит у стены пещеры, куда её, должно быть, перенесли на руках или оттащили. Притом срамные части её терзала великая боль: знать, беспамятство не спасло её от жестокого поругания. Она чуть приоткрыла глаза и увидала такое, что усомнилась, не грезится ли ей: молодая ведьма и Его Милость стояли перед Дьяволом, ровно жених с невестой, только голые, а он не то совершал обряд венчания, не то кощунски его передразнивал: благословлял с глумливой ужимкой, подставлял для поцелуя своё седалище. А как сладили бесовское венчание по своему поганому чину, так тут же довершили дело телесным соединением. Повалились все до единого вокруг костра и предались непотребству, какое, как сказывают, обыкновенно творят ведьмы на своих шабашах.

В: Как, и Его Милость с ними?

О: Да, сэр. И Дьявол, и его челядь, и Дик, и хозяин — все, сэр. А Его Милость — уж вы не прогневайтесь — от недуга оправился и такую оказал в блудных занятиях сноровку — Дьяволу не уступит. Это Ребекка так говорила. Что, дескать, встречала она у мамаши Клейборн мастаков по этой части, но куда им до него. Да что люди — даже ворон взобрался на кошку и тоже покрыть норовит.

В: Прежде чем спрашивать дальше, должен предупредить. О том, что здесь рассказывалось, больше никому ни слова. Узнаю, что ты проболтался — тут тебе и конец. Понял ли?

О: Понял, сэр. Честное слово, никому не скажу.

В: То-то же. Иначе, видит Бог, не сносить тебе головы. И вот тебе вопрос. Среди этих блудодейств не поминала ли она особо такого рода занятия, коему Его Милость предавался бы со своим слугой?

О: Она, сэр, в подробности не входила. Сказала лишь, что играли бесовскую свадьбу — и всё.

В: Но об этом гнусном занятии не обмолвилась ни разу?

О: Нет, сэр.

В: А в пути не случалось ли вам при тех ли, иных ли обстоятельствах заметить какие-либо указания на такую противоестественную связь между Его Милостью и Диком?

О: Нет, сэр. Жизнью клянусь.

В: Точно ли?

О: Точно, сэр.

В: Хорошо. Рассказывайте, что было ещё.

О: Среди этих мерзостных игрищ одна ведьма приблизилась к Ребекке и потрясла её за плечо, словно хотела проверить, опамятовалась она или ещё нет. Ребекка же и виду не подала, что пришла в память. Тогда ведьма сходила за каким-то зельем и влила ей в рот. На вкус — горькое, тошнотное, прямо алоэ или поганки. Действовало оно усыпительно, и скоро Ребекку сморил сон. Но не думайте, ваша честь, ей и во сне не было покоя, потому что было ей сонное видение, и такое отчётливое, что легко можно почесть за явь. Видела она, что ступает по длинному-предлинному проходу — вот как коридоры в жилищах вельмож, — а по стенам, сколько хватит глаз, развешаны большие тканые шпалеры. А рядом с нею следует Дьявол, одетый во всё чёрное. И хотя он безмолвствует, однако обхождение ей оказывает самое учтивое, будто джентльмен, который знакомит даму со своим домом и всем, что до него относится. Пригляделась она — а Дьявол-то с тем, из пещеры, вовсе и не схож, лицо больше как у Его Милости, только смуглое. И она как-то догадалась, что это они соединились в одном обличии. Вот какие чудеса.

В: Девица с ним не разговаривала?

О: Нет, сэр. Она сказывала, это единственное, что было не как наяву. Идут они по проходу, а он всё трогает её за руку и то на одну шпалеру укажет, то на другую — будто это карандашом или кистью нарисованные картины знаменитых художников. Да, вот ещё что. Свет по проходу разливался жидкий, кое-где совсем сумеречно, ничего не разглядеть. И свет какой-то дьявольский — не поймёшь, откуда идёт. Вокруг ни тебе окна, ни светильника, ни факела, ни даже малой свечечки. А ещё в полумраке она заметила, что шпалеры не висят недвижимо, но колышутся — то вздуваются, то опадают, точно за ними гуляет ветерок или сквозняки. А она никакого ветра на себе не чувствовала.

В: Что же они изображали, эти шпалеры?

О: Ужаснейшие злодейства и жестокости, какие только претерпевает человек от себе подобных. Вживе она бы такого зрелища не вынесла, а тогда, хочешь не хочешь, пришлось рассматривать: стоило Сатане лишь указать на шпалеру, как взгляд Ребекки сам собой на неё обращался. И вот ведь что ужаснее всех ужасов: шпалеры тканые, а люди и предметы на них не стоят на месте, а двигаются как живые, только что без звука. И всё-то на шпалерах как настоящее, а стежков да нитей не различить: все картины разыгрываются прямо у неё перед глазами, как на театре, а она как бы стоит близ самых подмостков. Так вот по дьяволову повелению пришлось ей все до единой картины пересмотреть. И рада бы зажмуриться от такой бесчеловечной жестокости, да веки точно как отнялись. Вообразите, сэр: на какую картину ни взглянет — всюду смерть. И на каждой представлен Дьявол — где сам действует, где всему делу главный зачинщик, а где стоит в сторонке и со злорадством ухмыляется: не я, мол, тружусь — на меня трудятся, полюбуйтесь, какие у меня на этом свете славные пособнички! А если она силилась рассмотреть, что там делается в отдалении, то эта часть картины вдруг сразу приближалась. К примеру сказать, смотрит она как бы с возвышенного места, как солдаты разоряют город — и тут же видит, как в десяти шагах от неё закалывают невинных младенчиков или на глазах у них насилуют родную мать. А то заглянет через окошко в камеру пыток — и вот уже прямо перед ней перекошенное болью лицо жертвы. Истинно так, сэр. Уж вы поверьте.

В: Чем же это видение закончилось?

О: И тогда возжаждала она великой жаждой — это, сэр, её слова: она разумела жажду духовную, — и обратились её помыслы к Искупителю нашему Иисусу Христу. Стала она выискивать, не мелькнёт ли где в картинах что-либо Его знаменующее, крест или распятие, но ничего похожего не нашла. А тем временем они, похоже, дошли до конца дьяволовой галереи, и впереди Ребекка увидала стену, преграждавшую им путь, а на ней шпалеру, и от шпалеры той шло яркое сияние, но что она изображала, не разобрать. И в душе у неё шевельнулась надежда, что там-то и узрит она Христа — как дай Бог всякому по скончании земных трудов. Кинулась она вперёд, а её удерживают: изволь и дальше картины разглядывать. А ей уже невмоготу. Наконец не утерпела она и, подобравши юбки, бросилась туда, где уповала утолить жажду. Как же она обманулась, сэр! На шпалере она увидала не лик Христов, а нищенку, босоногую оборванную девчушку, которая заливалась слезами, как и сама Ребекка, и тянула к ней ручонки, точно дитя к матери. А позади неё, куда ни глянь, — огонь: огонь неугасимый, а над ним чернеет вечная ночь. И от этого-то огня разливается яркий свет. Видеть его она видела, но жара не чувствовала. Зато маленькую нищенку пламя, должно быть, обжигало — сильно обжигало, и у Ребекки сердце разрывалось от жалости и сострадания. Хотела дотянуться — не тут-то было: уже, казалось, вот-вот прикоснётся, но между ними точно стоит незримое стекло. Да, вот ещё не забыть бы, сэр. Когда она тщилась дотянуться и спасти девчушку, ей всё чудилось, что это её давняя знакомица — что некогда они пребывали с ней в любви и дружестве, точно сёстры. После же, поразмыслив, она уверилась, что девчушка никто как она сама до приезда в Лондон. А что не вдруг себя узнала, так то из-за одежды, что была на нищенке (Ребекка, сэр, хоть в те дни и бедствовала, но всё-таки нищенством не промышляла).