Четвертая высота - Елена Ильина

— Поехали! — сказала Гуля, когда все раненые опять заняли свои места.

И вот снова зарокотал мотор. Снова тяжёлая машина, гружённая ранеными, понеслась по ухабам и рытвинам.

Спустя несколько дней, побывав уже не один раз на передовой, Гуля села писать письмо отцу.

«И грянул бой…»

Так начала она своё письмо, вспомнив пушкинские строки, и опустила карандаш. То, что она видела и пережила сама, было не похоже на тот стремительный, грозоподобный бой, о котором она читала в пушкинской «Полтаве».

Как, какими словами описать всё, что она нынче испытала? Как передать непередаваемое?

«Нет, не будучи в боях, — написала Гуля, — не испытав на собственных плечах всех трудностей, невозможно прочувствовать до конца радость победы. Когда бойцы идут в атаку, когда раскатами гремит „а-а-а“ — этот отзвук многоголосого „ура“, — не знаешь, не помнишь ничего. Перед тобой только поле боя, и ты следишь, следишь за каждой точкой на бесконечно расстилающейся степи, следишь до боли в глазах. Там кто-то упал… Бегом бежишь вперёд, и ни свист пуль, ни строгие окрики не в силах тебя остановить. Тело становится каким-то невесомым, и только тогда, когда твоя машина, гружённая ранеными, выезжает из зоны обстрела, напряжение становится меньше…»

Гуля писала, а за окошком слышались уже ставшие привычными крики: «Воздух!» И скоро до её ушей донёсся знакомый назойливый, выворачивающий душу вой немецкого самолёта.

«Если от меня долго не будет писем, — наспех приписала Гуля в конце письма, — не беспокойся: значит, много дела. И что бы ни было, знай одно: дочь твоя трусихой не была и честно отдала жизнь за Родину…»

Дела было действительно много. Началась та большая работа, о которой говорил Гуле командир полка. Именно работа. Разгорались жестокие бои за Дон. Дни и ночи были полны теперь опасностей, лишений, тяжёлого, сверхсильного труда.

Гуля целиком ушла в свои повседневные заботы. Она подбирала и укладывала на носилки тяжело стонущих или впавших в забытьё людей, перевязывала, обмывала их, осторожно снимала с них одежду, превратившуюся в окровавленное тряпьё. Запах крови и земли преследовал её всюду. Размышлять, вспоминать, называть словами всё, что она видела и чувствовала, ей было некогда. И только в короткие минуты передышки, за письмом домой, она наспех приводила в порядок обрывки беглых мыслей.

«…Каждый день полон всевозможных происшествий. Бились мы за один хуторок, — писала Гуля. — Целый день бились, несколько раз занимали и несколько раз отходили. Крепко там немец засел. Пошла я вытаскивать раненого — он лежал около самых немецких окопов. Немцы меня заметили, решили взять живой. Ползу, и они ползут, а позади меня, огневую пулемётную завесу дали, чтобы наши на помощь не пришли. Что тут делать? Назад ползти поздно. Впереди — раненый. А немцы берут в кольцо. Взяла я в руку гранату, решила — подпущу немцев и гранатами закидаю. Уж если пропадать, так хоть побольше их перебью. Вдруг слышу за собой: „Вперёд!..“ Наши! Я вскочила — и с ними…

Оказывается, один боец всё время следил за мной из окопа. Он увидел, что моё дело плохо, да как крикнет: «Хлопцы, Гуля наша погибает!» И — ко мне. Ребята — за ним. Так ударили, что от фашистов только перья полетели, хоть их было много больше, чем нас.

А того раненого, за которым я ползла, мне удалось вытащить. Он уж, бедняга, и не надеялся…

…А недавно я немножко обожгла ногу. Но уже всё прошло, и ты, мамочка, не беспокойся. Обожглась я так. Во время боя я нечаянно наступила на бутылку с горючей жидкостью. Бутылка треснула у меня под ногами, и сразу же всё на мне вспыхнуло. Обжигая руки, я кое-как стянула с себя горящие сапоги, гимнастерку и затоптала. И, когда ко мне подбежали сапёры с лопатами, чтобы засыпать меня землёй (ведь иначе затушить горящую жидкость трудно), я уже натягивала на себя одежду, а вот сапоги никак не могла надеть — скорёжились, пропали совсем. Так и пошла дальше босиком, прихрамывая на обе ноги. И только после боя сделала себе перевязку. Вот и всё».

Так описала Гуля в письме к матери одно из своих самых необычайных приключений («приключениями» Гуля называла особенно рискованные эпизоды своей боевой жизни). А по всей дивизии уже разнеслась о Гуле весть. От одного бойца к другому пошла легенда о девушке, которая «и в огне не горит», о девушке, которая шла на немецкие окопы, вся охваченная пламенем, как живой факел. И скоро кто-то сложил об «огненной девушке» песню. Песня эта, как пламя, перекинулась отсюда на Западный фронт. В каждой воинской части пели эту песню на свой мотив, но слова были одни и те же:

Девушка вспыхнула,Путь осветила,Огненной птицейЛетела в бой.

И в дивизии Гулю стали называть с тех пор «огненной девушкой».

СКВОЗЬ ОГОНЬ И ВОДУ

Всеми силами враг стремился захватить переправы через Дон в районе станицы Нижне-Чирской и хутора Верхне-Рубежного, чтобы потом ринуться к Волге.

Части 214-й дивизии получили приказ оставить западный берег Дона, тот самый берег, за который они бились с небывалым упорством, отойти на восточный берег и оборонять его в районе хутора Верхне-Рубежного и южнее.

Мосты уже были взорваны. Переправа шла четвёртые сутки. Шла день и ночь — на самодельных плотах, на лодках, на бочках, на брёвнах, на всём, что оказывалось под рукой. Дон, вздыбленный разрывами бомб, снарядов, мин, неистово бился о берега. Это был уже не тот тихий Дон, который ещё так недавно спокойно и мирно нёс свои воды. Тяжёлые всплески снарядов взрывали его тёмную глубину.

В одну из таких ночей разразилась гроза. Дождь ливмя лил, не утихая ни на минуту.

Насквозь промокшая, Гуля волоком тащила к переправе по размякшему от дождя берегу свою плащ-палатку, на которой лежал раненый боец. С трудом поворачивая голову, он что-то кричал Гуле. Но гомон переправы и шум ветра заглушали его голос. Чтобы расслышать его слова, Гуля нагнулась над раненым:

— Что тебе, голубчик?

— Рушницю шукаю, — сказал он, ощупывая возле себя плащ-палатку. — Рушницю не бачу. Гвинтивку.

И совсем неожиданно, хоть и не было времени вспоминать, Гуля вспомнила того бойца, который в тихую летнюю ночь во время стоянки эшелона вёл длинный и ласковый разговор со своей винтовкой. Тот тоже был украинец и так же дружил со своей «гвинтивкой»…

— Да вот же она, твоя гвинтивка, у тебя под боком!

Боец, лежавший на плащ-палатке, прихватил рукой винтовку, и от этого движения ему стало больно. Он застонал.

— Потерпи, голубчик! — крикнула Гуля, стараясь перекричать ветер. — Сейчас я тебя через Дон переправлю.