Крестовые походы. Священные войны Средневековья - Джеймс Брандедж

Когда сарацины увидели, что угрозами от нашего доброго короля ничего не добиться, они вернулись к нему и спросили, сколько денег он готов уплатить султану и, кроме того, сдаст ли он Дамьетту. Король ответил, что, если султан готов принять разумную сумму, он может послать за ней и посоветует королеве уплатить выкуп. «Как это так, – спросили они, – что вы не можете точно сказать нам, сделаете ли вы это или нет?» Король объяснил, что не знает, согласится ли королева или нет, потому что она сама отвечает за свои действия. Советники ушли посовещаться с султаном и, вернувшись, сказали королю, что если королева готова уплатить миллион золотых безантов – что равняется пятистам тысячам ливров в наших деньгах, – то их государь отпустит его на свободу. Тогда король попросил их поклясться, что если королева согласится выплатить такую сумму, то султан действительно отпустит и его, и всех остальных. Советники, поговорив с султаном, снова вернулись и от имени султана торжественно поклялись, что на этих условиях их государь отпустит его. Когда эмир дал ему свое клятвенное заверение, король, в свою очередь, заверил его, что охотно уплатит пятьсот тысяч ливров за освобождение своих людей, а в виде выкупа за себя самого отдаст Дамьетту, поскольку человеку столь высокого положения, как он, не подобает покупать себе свободу за деньги. Когда все это было передано султану, он воскликнул: «О Аллах! Этот француз – очень благородный человек и не стал торговаться из-за такой огромной суммы! Так что идите и скажите ему, что я делаю ему подарок в размере ста тысяч ливров выкупа».

Султан приказал знатным вельможам, бывшим среди нас, подняться на борт четырех галер и двигаться к Дамьетте. На судах вместе со мной были благородные граф Пьер де Бретань, граф Гийом Фландрский, добрый граф Жан де Суассон, мессир Эмбер де Божо, верховный коннетабль Франции, смелый рыцарь Бодуэн д’Ибелин и его брат.

Те, кто доставил нас на корабли, заставили наши суда встать перед лагерем, который султан разбил на берегу реки. Я объясню, как он устроен. Прямо перед ним стояла вышка из еловых стволов, полностью затянутая крашеным полотном, которая служит главным входом в лагерь. За ней – шатер, где эмиры оставляют свои сабли и другое оружие, когда идут говорить с султаном. Сразу же за ним – другая вышка, точно такая же, как первая. Она дает доступ в огромный шатер, который служит своего рода приемной султана. Рядом стоит еще одна вышка, похожая на остальные, что ведет в личные помещения султана.

К ним примыкает двор, где в середине стоит вышка, размерами своими превосходящая все прочие, на которую султан поднимается, когда хочет осмотреть местность вокруг лагеря или увидеть, что в нем делается. От двора спускается проход к реке, где над водой раскинут большой навес для султана, здесь для него устроена купальня. Все это расположение окружено бревенчатой стеной, с внешней стороны затянутой синим полотном – точно таким же, что пошло и на вышки, – так что оттуда невозможно увидеть, что происходит внутри.

К месту, где был разбит лагерь, мы подошли в четверг, как раз за неделю до дня Вознесения Господня. Четыре галеры, на которых все мы находились в заключении, встали на якорь перед жилищем султана; короля доставили в соседний шатер. Султан потребовал, чтобы Дамьетта была передана ему в субботу перед днем Вознесения, – и в тот же день он освободит короля. <…>

[Возникли новые трудности, когда сам султан был убит эмирами. Но затем участвовавшие в заговоре эмиры подтвердили условия соглашения с Людовиком Святым, и начались приготовления к выплате выкупа и освобождению пленных.]

Когда договор между королем и эмирами был заключен и подтвержден клятвенными обетами, было условлено, что сарацины освободят нас сразу же после дня Вознесения Господня, и, как только Дамьетта перейдет к эмирам, они освободят короля и всех высоких особ при нем. В четверг вечером для тех, кто находился под стражей на наших четырех галерах, стоящих посредине реки, выше моста к Дамьетте, поставили шатер у моста, рядом с тем местом, где король сошел на берег.

На восходе Жоффруа де Саржине отправился в город, чтобы передать Дамьетту эмирам. На всех башнях взвились флаги султана. Сарацинские воины заполнили город и начали пить вино, так что вскоре все были пьяны. Один из них поднялся на нашу галеру и, обнажив саблю, покрытую пятнами крови, сообщил, что он лично убил шестерых наших людей.

До того как Дамьетта была сдана, на наши суда прибыла королева со всеми своими приближенными, которые были в городе, – за исключением больных. Сарацины были связаны клятвой обеспечить им безопасность, но они их всех перебили.

Машины короля, которые они также обязались сохранить, были разбиты на куски. Что же до солонины, которую они должны были сохранить для нас, вся она была уничтожена, поскольку сарацины не едят свинины. Остатки машин сарацины сложили в одну кучу, солонину – в другую, трупы свалили в третью и все это подожгли. Огромное пламя горело всю пятницу, субботу и воскресенье.

Король и все мы должны были получить свободу на рассвете, но сарацины держали нас до самого заката. Все это время у нас не было еды; не показывались и эмиры, которые все это время спорили друг с другом. <…>

Но Господь, который не забывает преданных Ему, сделал так, что к закату солнца все же было принято решение освободить нас. Так что нас привели обратно, и наши четыре галеры пристали к берегу. Мы потребовали, чтобы нам разрешили идти, но сарацины сказали, что не отпустят нас, пока мы не поедим: «Наши эмиры будут пристыжены, если вы покинете тюрьму голодными».

Так что нам принесли еду, и мы поели. Еда, которую они дали нам, состояла из сырных лепешек, высушенных на солнце, чтобы в них не завелись насекомые, и из крутых яиц, сваренных три или четыре дня назад, скорлупа которых в нашу честь была окрашена в разные цвета.

После того как нас свели на берег, мы отправились встретиться с королем, которого привели к реке из шатра, где он содержался. Добрых двадцать тысяч сарацин с саблями в руках следовали за ним по пятам. На реке прямо перед королем стояла генуэзская галера, на борту которой, казалось, был только один человек. Едва только увидев на берегу реки короля, он свистнул. Из трюма галеры высыпали восемьдесят арбалетчиков, все в полном вооружении, с натянутыми арбалетами, и в мгновение ока в желобках появились стрелы. При виде их сарацины кинулись бежать, как стадо овец, и при короле осталось не больше двух или трех человек.

С галеры на берег был спущен трап, чтобы его величество мог подняться на борт. С ним оказались его брат граф д’Анжу, Жоффруа де Саржине, Филипп де Немур, Анри дю Мец, маршал Франции, и я. Граф де Пуатье оставался в заключении, пока король не выплатил сарацинам двести тысяч ливров выкупа.

Подготовка к выплате выкупа сарацинам началась в субботу утром. Чтобы сосчитать монеты, которые отмерялись по весу, потребовался весь этот день и следующий до вечера, и на каждую чашку весов ложилось до десяти тысяч ливров. Примерно к шести часам вечера воскресенья люди короля, которые взвешивали монеты, послали сказать ему, что до окончательной суммы не хватает добрых тридцати тысяч ливров. В то время с королем были только граф д’Анжу, маршал Франции и я. Все остальные не покладая рук считали деньги для выкупа.

Я сказал королю, что стоит послать за маршалом ордена храмовников – магистр был мертв – и попросить его одолжить тридцать тысяч ливров, столь необходимых для освобождения брата. Король попросил послать за храмовниками и дал мне поручение сказать им, в чем мы нуждаемся. После того как я поговорил с ними, брат Этьен д’Отрикур, командор храмовников, дал мне их ответ. «Властитель Жуанвиля, – сказал он, – совет, который вы дали королю, неразумен. Вы ведь знаете, что все деньги на нашем попечении оставлены нам на клятвенном условии, что они никогда не будут переданы никому, кроме тех, кто доверился нам». И после этого мы обменялись большим количеством грубых и оскорбительных слов.

Пока мы так спорили, брат Рено де Вишье, который был маршалом ордена храмовников, вмешался в наш разговор и сказал: «Милорд, позвольте прервать эту ссору. Ибо мы действительно не можем отдать даже часть этих денег без того, чтобы не нарушить нашу клятву. Но в совете вашего сенешаля, а именно не одолжить денег, а просто дать их, я не нахожу ничего странного, и вы должны действовать так, как вам кажется лучше. Как бы то ни было, если вы возьмете то, что у нас есть здесь, в Египте, то не меньше вашего добра имеется у нас в Акре и вы легко сможете отдать нам соответствующую компенсацию».

Я сказал королю, что, если ему угодно, я пойду и возьму эти деньги, и он приказал мне сделать это. Так что я поднялся на одну из галер, принадлежащих храмовникам, фактически на флагманскую, и поскольку я собирался спуститься в трюм, где хранилась казна, то попросил командора храмовников пойти со мной и посмотреть, что я беру, но он не снизошел до этого. Тем не менее маршал сказал, что он пойдет и будет свидетелем насилия, которое я учиняю.