Хомуня - Анатолий Лысенко

Вретранг отложил хлеб, вытер руки, встал и вынес из мастерской скамейку для русича.

— Каждый раз, когда ты уходишь из моего дома, мне хочется спросить: зачем? А когда возвращаешься, то пытаюсь догадаться, с чем ты пришел.

Русич рассказал.

— Жаль Бабахана, — тяжело вздохнул Вретранг. — Все это для него может закончиться плохо. Воевать с Кюрджи — бессмысленно. Хорошо бы уговорить Бабахана возвратить раба Тайфуру.

— Ты считаешь, Бабахан согласится?

Вретранг пожал плечами.

— Если бы мы поехали к нему вдвоем, то, может быть, и удалось уговорить его.

— Куда мне сейчас в горы, силы не те. Передай Бабахану, что я очень прошу его покориться князю. Не пойму, чем ему приглянулся раб этот?

Анфаны возвратился в сумерки. Сильно встревоженный, он сразу подошел к отцу и игумену.

— Отец, Бабахану грозит беда, надо помочь ему, — с ходу выпалил Анфаны. — Я работал в конюшне князя и случайно узнал, что Кюрджи в коморе, за перегородкой, прячет Черное ухо. Помнишь, ты как-то рассказывал о нем?

— Черное ухо? — переспросил Вретранг. — Давно я ничего не слышал об этом убийце и грабителе, думал, что его в живых уже нет. Откуда он взялся?

— Не знаю, отец.

Русич нахмурился и опустил голову, вспомнилась смерть Аримасы.

Черное ухо появился у Кюрджи сразу после отъезда монгольского посла. Его привез Худу-Темур и попросил спрятать на время, пока народ в низовьях Инджик-су не позабудет о его делах.

— Черное ухо — незаменимый человек, если надо выследить и незаметно убрать врага или провернуть любое щекотливое дело, где не должно упоминаться честное имя князя, — пояснил Худу-Темур. — Один только недостаток у Черного уха — слишком приметен.

Кюрджи приютил убийцу, но установил строгое правило: Черное ухо должен покидать княжеский дом и возвращаться обратно только ночью. И даже в таких условиях никаких самостоятельных действий Черному уху предпринимать не разрешалось. Лишь один раз, возвращаясь из поездки в Абхазию, Черное ухо, загнав своего коня, без ведома князя украл жеребца у Саурона, когда племя отмечало праздник Священного дуба.

— Послушай, Черное ухо, у тебя есть поблизости надежные люди? — услышал Анфаны сквозь тонкую перегородку в конюшне голос князя.

— Человек пять — шесть найдется.

— Нет, Черное ухо, этого мало.

— Что поделаешь, князь, слишком много времени прошло с тех пор, как я был хозяином в здешних ущельях. В те годы тебя еще на свете не было. А что, предстоит серьезное дело?

— Да.

— В таком случае постараюсь уговорить каждого из пятерых привести по пять своих кунаков.

— И этого мало, — сказал Кюрджи.

— Вот это да! — поразился Черное ухо. — Но людей больше у меня нет, придется просить помощи у Худу-Темура.

— Он уже спит, слишком много выпил. Обойдемся без него. Вот что, — подумав, сказал Кюрджи. — Ты знаешь Ашина, моего дружинника?

— Ашина не знает только тот, у кого денег нет, — усмехнулся Черное ухо.

— Вот тебе кошелек, здесь полсотни золотых монет. Не надо высыпать деньги, кошелек принадлежит купцу, Омару Тайфуру. А у денег глаз нет. Монеты можешь отдать Ашину вместе с кошельком. Так даже лучше. Золотым ключом и крепость откроешь. Пусть он тайно от меня подберет пятьдесят дружинников и утром приведет их к ущелью Черных пещер. Туда же подойдут и десять телохранителей Тайфура. Ты со своими людьми должен добраться раньше всех. И вот еще что. Каждый пусть закроет лицо повязкой, чтобы никто не узнал моих людей. И проследи, чтобы в пещеры никто не входил. В одной из них я буду с купцом, чтобы точно знать, что у тебя все в порядке.

— Значит, у меня будет около сотни человек? Теперь говори о деле, князь.

— Знаешь, где расположено селение Бабахана?

— Примерно.

— Можешь уничтожить его полностью, — милостиво разрешил Кюрджи. — Все, что найдете там, ваше.

— Велика ли твоя доля, князь?

— У Бабахана скрывается беглый раб сарацинского купца Омара Тайфура, надо возвратить его хозяину. А что касается Ашина, хорошо, если его настигнет стрела Бабахана. Что делать с остальными, после придумаем. С человеком всякое случается в жизни.

— Я твоих дружинников вперед пущу, и еще не известно, сколько их уцелеет.

— Вот, пожалуй, и все, — сказал Кюрджи. — Как стемнеет, сразу уходи, потом найдешь возможность вызвать к себе Ашина.

— А может быть, проще ограбить самого купца, князь? Он же не родственник твой?

— Нет, Черное ухо, — Кюрджи помолчал минуту, потом сказал: — Впрочем, если за пределами моих владений, где-нибудь за перевалом, то можно. Потом сговоримся.

— Ты не сказал о своей доле, князь.

Анфаны больше не стал прислушиваться. Потихоньку свернул попону, собрал инструменты и выскользнул во двор. Князя он еще долго ожидал у пустого, полуразрушенного сарая, откуда хорошо были видны и вход в комору, и дружинники, столпившиеся у ворот, и гости Кюрджи, уснувшие на подушках рядом с остатками пищи.

Закончив рассказ, Анфаны присел напротив отца и игумена.

— Надо предупредить Бабахана, отец, — к этому времени Анфаны уже справился с волнением, говорил спокойно и рассудительно. — Разреши мне поехать к нему с Сосланом.

— Никуда ты не поедешь, без тебя управлюсь. Если хочешь жить, то ни одна душа больше не должна знать то, о чем ты сейчас рассказал нам. Кюрджи не такой простак, чтобы не догадаться, кто его подслушал. Ужинай и ложись спать.

— А если ночью пробраться к Черным пещерам, подкараулить князя и убить его? — спросил Анфаны.

— Скорее всего Кюрджи сам туда не поедет, пошлет кого-либо. А если и решится на это, то отправится к пещерам с хорошей охраной, вперед себя пустит верных людей. Скажи Хурдуде, чтобы седлал двух лошадей. Мы с ним поедем к Бабахану.

Анфаны позвал Хурдуду и отправился в конюшню.

— Пора и мне уходить, Вретранг, — русич с трудом поднялся со скамьи. — Устал я сегодня, напрыгался. А надо еще повидать Кюрджи и Тайфура. Иначе не отменят налет на селение Бабахана. Могу я заверить их, что раб будет доставлен во двор князя?

— Конечно, только не утром, отец Лука. Так быстро нам не управиться. А к полудню, пожалуй, вернемся. — Вретранг проводил игумена до калитки. — Если возможно, отец Лука, не говори князю, что я поехал за рабом. Мне еще жить в этом городе, а Кюрджи злопамятен, найдет возможность свести счеты, если помешаем разграбить Бабахана.

— Хорошо, Вретранг. Скажу, что послал монахов. У тебя где-то валяются мои старые сутаны, если целы, накиньте их на себя. Вдруг Кюрджи вздумает поинтересоваться, кто вечером выезжал за ворота. В полдень я вышлю к лесу послушников, им и передашь несчастного, — русич тяжело вздохнул, перекрестился и сказал: — Не пойму, чем прогневил бога, что опять он на пути моем Черное ухо поставил? Один камень, а много, наверное, еще горшков перебьет. Тревожится сердце мое о Сауроне. С самого рождения над ним тень Черного уха витает.

6. Встреча

Хомуня стоял на самом верху, за седловиной, и смотрел, как карета епископа удаляется вниз, к ущелью Инджик-су. Он шептал благодарную молитву Одигитрии-путеводительнице, внявшей, наконец, просьбам страдающего раба своего, потерянного в этих диких горах, вдали от родных зеленых равнин. Она вырвала из чрева адова его страдающее тело, вознесла на гору и поставила перед ликом солнца, согревающего его ослабевшие члены.

Хомуня тяжело вздохнул, перекрестился и снова бросил взгляд на карету слуги господнего. Подобно архангелу епископ появился здесь в самую трудную минуту, словно на крыльях вылетел из своей колесницы и бесстрашно, с высоко поднятым крестом, сияющим на солнце золотым распятием, встал между телохранителями Тайфура и воинами рода Бабахана. Велика сила у этого человека, коль не только христиане, но и язычники опустили мечи свои и разъехались всяк в свою сторону.

Карета епископа уже скрывалась за поворотом, за сине-зелеными волнами, навеки застывшими перед мрачными зубьями каменных утесов, нависших над черными пастями пещер.

Соплеменники Бабахана с добрыми, веселыми криками вытаскивали наверх телегу с зерном. Рабы Омара Тайфура, пропустив карету его преосвященства, присели обок дороги, опершись на вьюки натруженными спинами. Сам купец, окруженный телохранителями, о чем-то переговаривался с проводником, то и дело взмахивал рукой, поглядывал в сторону Хомуни. Потом обернулся к Валсамону, стоявшему позади своего хозяина, — и у дороги захлопали бичи, носильщики взвалили на себя вьюки, погонщики подбежали к ослам и мулам. Караван нестройно зашевелился и вскоре повернул в обратный путь, вниз, туда, где скрылась карета епископа.

К Хомуне подошел Бабахан, улыбнулся, слегка притронулся сухощавой ладонью к плечу бывшего раба.

— Не вешай носа, Хомуня, беда миновала.