О мертвых — ни слова - Варвара Клюева

Мефодий тех лет был удивительно простодушным созданием. Он верил всему, что видел, слышал или читал. Может быть, виной тому воспитание в физико-математическом интернате, но его неискушенность в самых обыденных житейских делах не лезла ни в какие ворота. И этим вечно пользовались не слишком умные и не очень разборчивые в средствах сокурсники.

Ну все, с предысторией покончено, перехожу к сути.

В один прекрасный день я заметила, что около меня вертится Мефодий. Сначала я не придала этому особого значения: ну вертится и вертится, у нас страна свободная. Но он продолжал назойливо лезть на глаза, а когда я натыкалась на него взглядом, смотрел со значением. В конце концов я не выдержала и спросила в лоб: «Тебе от меня что-нибудь нужно, Мефодий?» «Может, погуляем?» — говорит он и смотрит эдак с поволокой. «Боже, — думаю, — неужели этого олуха угораздило в меня втрескаться?» Но обижать убогого мне не хотелось, поэтому я разрешила Мефодию проводить себя до дома — благо идти было минут двадцать. Угадай, о чем он завел речь по дороге? О классиках марксизма-ленинизма! Тут мне стало ясно, что дело нечисто. В ту пору Мефодий мог говорить только о себе и математике. Остальные предметы занимали его мало, а меньше всего — официальная, с позволения сказать, философия. Я сразу смекнула, что моим новым ухажером кто-то руководит. «Все это очень интересно, — сказала я, когда он довел меня до подъезда. — Но как ты узнал, что Маркс и Ленин — мои любимые писатели? Я об этом особенно не распространялась». «Мне сказал Глыба, — простодушно признался Мефодий. — Может, сходим завтра в кино? Я тебе свой реферат по философии перескажу». «Спасибо, — поблагодарила я с чувством. — Только давай не в кино, а на дискотеку, ладно? Я зайду за тобой в общежитие в шесть».

В тот же день я выпросила у знакомого юнца из нашего двора старый пионерский галстук, а назавтра разыскала на занятиях соседей Мефодия по общежитию и заручилась их поддержкой. Потом обратилась к одной мехматовской рукодельнице — она жила на том же этаже, что и Мефодий, — и изложила ей свой план. Она с готовностью вызвалась помочь, потому как сильно не любила Глыбу.

В шесть часов вечера я пришла к Мефодию, придирчиво оглядела его наряд и спросила разочарованно: «Ты в этом собираешься идти на дискотеку? Нас же засмеют! Сходи одолжи у Глыбы джинсы. Он тебе не откажет, ведь вы друзья. Правда, они тебе, наверное, чуточку великоваты, но это ерунда. Подвернешь штанины, затянешь ремень и будешь неотразим».

Как я и ожидала, Глыба джинсов не пожалел, более того, одолжил их с радостью. Он в этот вечер играл у себя в комнате в преферанс. Выслушав Мефодия, он сунул штаны в руки недотепе и буквально вытолкал его из комнаты — так не терпелось ему рассказать партнерам о моем потрясающем романе. Мефодий вернулся ко мне с джинсами, я еще раз критически оглядела его и потащила к другому щеголю — за водолазкой.

Пока мы вели переговоры, занимались примеркой, решали, какую водолазку выбрать — белую или черную, моя сообщница трудилась не покладая рук. Но вот выбор был сделан, мы вернулись к Мефодию в комнату, и я собралась выйти, дабы он мог переодеться в модную амуницию.

«Постой! А это что такое?» — гневно вскричала я, указывая на джинсы. Мефодий поднес их к лицу и недоуменно уставился на заплату в виде алого шелкового сердечка на заду. Заплата прикрывала солидную дыру такой же формы. «Ну и Глыба, ну и подлец, — говорю я со слезами в голосе. — Собственных штанов не пожалел, лишь бы над тобой посмеяться!»

Мефодий побагровел и с грозным рыком бросился к Глыбе. Сцену, происшедшую там, я своими глазами не видела, но партнеры Безуглова по преферансу очень правдоподобно изображали ее в лицах. Они как раз слушали конец повести о его всесокрушающей страсти, рождению которой поспособствовал шаловливый Амурчик-Глыба, шепнувший Мефодию, что я сгораю от любви и готова броситься в пруд, если он не ответит мне взаимностью. Тут-то и ворвался Мефодий. Увидев свои замечательные штаны, Глыба лишился дара речи. А когда Мефодий заорал: «Сволочь! Ты нарочно это сделал, чтобы надо мной посмеяться!» — его чуть удар не хватил. Он схватил Мефодия за грудки, оторвал от пола и заревел: «Я?! Ты безмозглый дурак, простофиля, лопух! Доставай теперь новые штаны где хочешь! Это Ворона тебя одурачила!» Наглый поклеп окончательно вывел Мефодия из себя. Он от души стукнул Глыбу по голени, а когда тот, охнув, его выпустил, завопил что было мочи: «Напакостил, а теперь выкручиваешься? Думал, меня так просто обмануть, да? Варвара от меня ни на шаг не отходила! И попробуй еще хоть раз заикнуться о своих вонючих штанах! Сам дурак!»

Селезнев давно сидел, закрыв рот рукой, чтобы не мешать мне своим хихиканьем.

— О господи! — запричитал он, когда понял, что рассказ окончен. — Американская фирма!.. Голубая мечта идиота… с алым сердечком на заду! Ха-ха-ха! «Напакостил!.. Вонючие штаны!»

В эту минуту в дверь позвонили. Я лениво потянулась к чайнику долить себе кипяточку.

— Ты не откроешь? — спросил Селезнев, все еще смеясь.

— А зачем? У своих есть ключи. Кстати, надо бы сделать и тебе. А чужих мне видеть неохота.

Звонок повторился. Один, другой, третий раз. Потом кто-то начал вызванивать морзянкой: «открой!» Я заколебалась. Может, кто-нибудь из моих олухов посеял ключ?

— Открой, чего уж там! — сказал Селезнев. — Если тебе будут докучать, я приду на помощь.

— Сама справлюсь, — проворчала я, вылезая из кресла. — Ты лучше спрячься за холодильник. Не дай бог, Софочка пожаловала!

Но это была не Софочка. За порогом стоял Безуглов. Вот уж действительно: о черте речь, а он — навстречь! В руках у него был букет розовых гвоздик, на физиономии — умильное выражение, и, глядя на нее, я почему-то сразу вспомнила троянского коня. Может быть, у него тоже была такая длинная угловатая морда?

— Варвара, извини, что без приглашения, — затараторил Глыба. — Я на одну минуту!

— Ну заходи. — Я посторонилась.

— Я был несправедлив по отношению к тебе, — торжественно объявил он, закрыв за собой дверь. — Наговорил черт-те что, возвел напраслину, нагрубил, можно сказать. Ты уж меня прости. Вот, возьми. — Он протянул мне гвоздики и открыл пакет, который держал в левой руке. — Хотел сначала купить тебе коробку конфет, а потом решил: фрукты полезнее.

И он вложил мне в руки ананас, три здоровых грейпфрута и кулек с виноградом.

— А это, — сказал он, демонстрируя мне солидных размеров огурец, — гвоздь сезона. Новый сорт, недавно вывели. «Женская услада» называется.

«Эх, Глыба, Глыба, — подумала я, подавив вздох. — И зачем только ты пошел на мехмат? В военном училище твоим шуткам цены бы не было!» Но с волками жить — по-волчьи выть. Я подняла брошенную мне перчатку.

— Ой, какая прелесть! — (Бурный восторг.) — Где ты его достал? Я слышала, их распространяют по подписке только среди тех, кто уже не может услаждать женщин иными способами.

Если Глыба и собирался отразить мой выпад, то не успел. За моей спиной послышалось какое-то шлепанье. Я обернулась и узрела, конечно же, Селезнева. Но в каком виде! Хорошо, что Глыба не мог видеть моего лица. Идальго снял пуловер, рубашку и даже носки и расстегнул ремень. Он стоял, поигрывая борцовскими мускулами, которых не могла скрыть тонкая футболка, и смотрел на нас исподлобья.

— Кто здесь собирается кого услаждать? — осведомился он зловеще. — Ты не представишь нас друг другу, дорогая?

У Глыбы забегали глазки. Ростом он ничуть не уступал Селезневу, но программистским трудом таких бицепсов не наживешь. Сообразив, что сейчас его будут бить, он явно занервничал.

— Э… очень приятно!

С этими словами Глыба шустро повернулся к двери, зачем-то закрыл задвижку, истерично дернул ручку и, окончательно запаниковав, начал ломать замок.

— Уже уходишь? — сдавленно спросила я, помогая ему справиться с нехитрым устройством.

— Э… да! — Замок щелкнул, и он опрометью выскочил за дверь.

— Эй, постой! — крикнул ему вслед идальго, и было явственно слышно, как оклик придал Глыбе ускорения.

Мы с Селезневым посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Где тебя учили так быстро раздеваться? — спросила я сквозь смех. — На курсах спринт-стриптиза? Ох, но как у него вытянулась рожа, боже мой!

— Огурец! — хохотал Селезнев. — Представляешь, что подумают люди, увидев, как он мчится с выпученными глазами и огурцом в руке?

— С «женской усладой»! — подхватила я, изнемогая. — Сексуальный маньяк!

Новый приступ неудержимого хохота. Я согнулась пополам, гвоздики и фрукты посыпались на пол.

— Тише… тише! — выдавил Селезнев через силу. У него по лицу уже катились слезы. — Нельзя… так… смеяться!

— Ему, видите ли, «очень приятно»! Ой, не могу!

Мы не расслышали, как в замке повернулся ключ. Дверь внезапно распахнулась и пинком бросила меня в объятия Селезнева. Я не обернулась. Я знала, что просто умру, если увижу сейчас физиономии друзей, взирающих на разбросанные по полу цветы и фрукты, на мокрое лицо идальго, прижимающего меня к широкой груди.