Журнал Наш Современник №5 (2004) - Журнал Наш Современник

И все-таки, читая письма, нельзя отделаться от мысли, что финал “Тихого Дона” создается не только вопреки пожеланиям ведущих критиков и писателей. Он пишется в сложнейшем диалоге с читателем. Это был ответ “по существу” главных вопросов жизни, о которых ведала старая необразованная казачка Ильинична, чью волю наконец-то в финале романа исполняет ее любимый сын Григорий.

Текст Шолохова не вычисляет из массы прочих своего читателя, ибо все читатели (от идеальных до вовсе не идеальных, воспитанных на советской политической риторике) только и представляют состояние целого — не абст­ракт­ного, а реального народа. Лабиринты повествования в последней книге образуют идеальное и противоречивое эстетическое единство текст — чита­тель, предлагая последнему пройти (прочитать, пережить) труднейшую “эсте­ти­ческую дистанцию” между горизонтом его представлений о финале и гори­зон­тами, на которых настаивает финал романа. Этой эстетической дистанцией также по-своему обозначается граница размежевания авторов двух романов XX в. — “Тихого Дона” (4-я книга) и “Архипелага ГУЛАГ”, включивших в свою эстетику письма реальных читателей и представляющих читателя как историко-функциональные условия актуализации содержания текста. И Шолохов, и Солженицын приняли условия, выдвинутые им реальными чита­телями. Однако в отличие от Шолохова Солженицын выбрал “своего читателя”, выделив его из прочих читателей советской литературы, утвердил фигуру этого читателя во всем повествовании, отдав ему функцию манифестации правды в реальном и идеальном пространстве романа. Шолоховское повествование в широком смысле этого понятия упразднило сложившуюся в советской (и антисоветской) литературе парадигму отношений “учителя” и “ученика”, “своего” и “чужого” читателя. Все возможные формы раскола в читателе-народе были описаны уже в 1-й книге романа “Тихий Дон”.

Автографы и машинописи публикуемых писем хранятся в РГАЛИ (ф. 613, оп. 1, ед. хр. 699—710).

Дорогой тов. Шолохов!

По особому мотиву дышат Ваши книги от Ваших крестьянских писателей. Ставский походит на Панферова, у Шухова* тоже чего-то взятое у кого-то. Вообще многие из наших современников идут по готовому, уже созданному, в то время у Вас, тов. Шолохов, имеется свое — кровное . А это свое подошло под масть нашему советскому читателю. Зачастую приходится бывать в политотдельской библиотеке, в которой видишь, какие книги больше в расходе. “Поднятая целина” и “Тихий Дон” всегда на руках, их трудно захва­тить. “Поднятую целину” читает и рядовой колхозник, и начальник полит­отдела. А как много выпущенных книг не читает и не знает колхозник, у меня у самого заваливаются произведения больших писателей, их колхоз­нику не всучишь, несмотря на ценность книги, а вот Ваши книги вконец потрепаны.

Рахчевский, Средне-Волжский край, Бузулукский район, коммуна “Искра”.

(ед.хр. 706, л. 17)

8 марта 1934 г.

Я лично ожидал, что Гришку Мелехова то ли убьют, то ли он перейдет к красным. И пора бы, пожалуй, уж прибрать его — как говорится — к рукам.

В первых 2-х книгах Шолохов нам ярко показал, что Мелехов (об остальных не говорю) принадлежит к одной из сознательных прослоек, что в Григории живет казачья “кровь” любострастия и он любит одну из красивых баб Аксютку, отвечающую ему взаимностью. Так зачем же растягиваете это в третьем томе (Шолохов породил в сердцах Григория и Аксиньи любовь до гроба — в то время это было уже не нужно). Вот когда читаешь “Поднятую целину” (его же), то там чувствуешь, что, если выбросишь одну страницу из книги, то смысл теряется, а здесь без ущерба можно выкидывать страницами, главами. А он (автор) наверно думает и в четвертой книге не доконать этого Гришку Мелехова. Ведь чувствуется, что он ведет его к перерождению — но тип к “переделке” не удачен. Если он будет и переделан, то плохой из него будет наш человек , а если его расстреляют, то зачем тянуть в четырех книгах — расстреляй его сразу и все, как вредного.

Слушая отзывы читателей — простых читателей, может быть, не придаю­щих значения сознательной типичности героям романа, — выявляется, что мужчины захлебываются слюной в рассказе о красивой Аксютке, а женщины завидуют.

В заключение надо сказать, книга удобоваримая читателю: по стилю, по простоте языка, не как, например, у Шагинян, переворачиваешь слова, как камни тяжелые (“Гидроцентраль”*.), “ажник” спать хочется. У Шолохова все это вьется, как ручеек, журчащий по камням. Можно читать всю ночь — это его достоинство.

А Гришку все-таки надо кончать — к месту, к месту.

Сталинград, экономист, возраст — 30 лет.

(ед. хр. 701, л. 19—19 об.)

26 марта 1934 г.

Дорогие товарищи!

Только сейчас кончил читать замечательное произведение М. Шолохова “Поднятая целина”, и надо отдать справедливость, что прочитана она мною прямо-таки запоем. Как больной алкоголем не может оторваться от водки, так и я не мог оторваться от этого произведения и уделял ему весь свой досуг.

Тема романа отражает то, что мною видено в реальной действительности, и поэтому, читая это произведение, я ярко восстанавливал в памяти все прошедшие события описываемых Шолоховым лет.

“Поднятая целина”, по моему мнению, величественный вклад в сокровищ­ницу советской, подлинно пролетарской литературы, дающая Шолохову мировую славу. И последнее его произведение, по-моему, должно выйти на мировую арену.

А какое разнообразие типов и характеров в нем! Нагульнов, например, никак не может отвыкнуть от партизанских методов работы и в результате несет тяжелое наказание — исключение из партии.

Наряду с вопросами общественного порядка параллельно им отражены вопросы быта, что делает роман еще более красочным и увлекательным.

Сцены трагедии в романе хорошо сочетаются с юмором; дед Щукарь, пустозвон и балагур, где бы ни выступал, везде у него не обойдется без каких-либо приключений, которые у читателя вызывают добродушный смех ото всей души.

Я, студент педагогического техникума, делюсь с вами своими впечатле­ниями об этом произведении под влиянием необычайного интереса к нему. В среде нашего студенчества “Поднятая целина” завоевала широчайший интерес. За недостатком экземпляров за ней устанавливается очередность в библиотеке. Книги переходят из рук в руки, с ними ходят в столовую и в ожидании, когда подадут, читают ее, а также проводят за ней все свободное время, вплоть до перемен между уроками. Книги не лежат не использован­ными, кончает читать один — берется другой.

А в заключение пожелаю дорогому товарищу, писателю Михаилу Шоло­хову много лет здравствовать и написать еще не одно подобное “Поднятой целине” произведение.

А сейчас буду с нетерпением ждать, когда выйдет его 2-я книга этого романа.

Студент  Михайловского  педагогического  техникума  М.  Ф.  Жуков.

(ед. хр. 708, лл. 8—10 об.)

28 марта 1934 г.

Я, проживая в глухом казачьем хуторишке Нехаевского района, куда мало попадает художественная литература и вообще книга, но все же имел большой интерес к книгам. Я с трудом их достаю в киосках Госиздата, через знакомых, за отцовы средства. Через посредство знакомого секретаря с/совета мне удалось прочитать две книги “Тихого Дона”, которые возбудили во мне небы­валое чувство и любовь к книгам его сочинения. При поступлении в рабфак через преподавателя литературы удалось прочитать рассказ “Червоточина”. Простой и понятный язык Шолохова, его красочные рисунки обстановок; герои­ческая смерть Степки-комсомольца заставила меня несколько раз прочитать этот рассказ и как комсомольца толкнула на борьбу с остатками кулачества в казачьем хуторе. Много выявлено — 12 человек расхитителей общественной собственности и некоторые суждены сельским судом.

После закрытия рабфака, в котором я учился, меня взяли в политотдел МТС* на работу инструктором по пионерским отрядам, где за полученные авансы купил 3-ю книгу, от которой не отрывался. Два дня с большим интересом читал книгу.

Героическая смерть красноармейцев за дело революции, как Лихачев, списки еланских коммунистов, Ивана Алексеевича, героическая месть Кошевого Мишки, зверский расстрел казаков-повстанцев с комму­нистами — во мне возбудили ненависть к богатому классу казачества даже в своем родном хуторе. Описываемая природа Шолоховым и обстановка мне очень и очень нравится. Прочитав эту книгу, я убежден, что после подавления восстания Мелехов, Кудинов, Вороновский, Сафонов и др. белогвардейские сослуживцы расстреляны, а Кошевой получил в награду орден Красного Знамени. Шолохов является моим любимым писателем.

Я прошу, дорогие товарищи, дать возможность прочитать все книги Шоло­хова.