Дело о лазоревом письме - Юлия Латынина

Наместник не договорил: Андарз схватил со стола поводок для мангусты и этим поводком ударил его по губам.

– Думай, что говоришь, – сказал Андарз.

Наместник откинулся на спинку кресла, вытер губы и сказал:

– Мне уже все равно.

Тут-то у двери зазвенела медная тарелочка. Вошел Иммани и, кланяясь, доложил:

– Господин Андарз! Господин Хамавн! Его вечность желает видеть вас во дворце! Прикажете подавать паланкины?

Этим вечером Андарз вернулся с императорской аудиенции один: брат его был арестован прямо в Зале Ста Полей и брошен в тюрьму, а через три дня казнен.

Многие в те дни ожидали скорого ареста Андарза, но – обошлось. Молодой государь питал все-таки любовь к своему наставнику, а господин Андарз вел себя с величайшим тактом, сказал: «Я оплакиваю смерть брата, но не смею оправдывать его преступлений». Так что господин Андарз не пострадал. Да и что, в самом деле, такого? Если один брат, скажем, умрет от лихорадки, то это же не значит, что другой тут же тоже должен умереть от лихорадки? Почему же тогда, стоит отрубить одному брату голову, все сразу смотрят на голову другого брата, так, словно у него там не голова, а созревший кокосовый орех, который вот-вот собьют с ветки?

Между тем за те две недели, что Шаваш лежал больной, столице сильно переменилась, и с каждым днем она менялась все больше. Тот, кто недавно смеялся при имени Нарая, теперь прятал свой смех глубоко в глотку, чтобы не попасться на кулак разъяренной толпе.

Городские цеха издавна изготовляли больше, чем положено, продавали сверх сметы, устанавливали новые станки. Одни богатели, другие по лени или болезни оставались бедными. Теперь Нарай разрешил доносить на тех, кто изготовляет больше положенного и освободил доносчика от ответственности за его собственные прегрешения. Бедные мастера начали доносить на богатых, желая получить по доносу половину имущества, богатые – на бедных, опасаясь их зависти. Мастеру Достойное Ушко отрезали нос, а мастера Каввая бросили в колодец, где он пролежал два дня, и нагадили сверху, причем судья так и не оштрафовал тех, кто бросил его в колодец, несмотря на то, что по новому уложению, с того, кто бросит человека в колодец, причиталось пять розовых штрафа, а с того, кто в пылу ссоры вымажет лицо человека дерьмом, – четыре розовых.

Но самое страшное случилось в день Пяти Гусениц. В этот день в Лицее Белого Бужвы принимают Четвертый Экзамен, и императорский наставник был в числе экзаменаторов. Не успел Андарз войти в залу, как один из лицеистов, мальчик четырнадцати лет, по имени Лахар заявил, что он и его товарищи, будущие опоры порядка и справедливости, клялись жить в тростниковых стенах и принести свою жизнь в жертву народу, и что они отказываются сдавать экзамены взяточнику, сочинителю похабных песен и гнусному развратнику, который пьет кровь и мозг народа. Этот мальчик Лахар был во главе «Общества Тростниковых Стен», к которому добровольно присоединились все лицеисты, а которые не присоединились добровольно – тех защипали и запугали. Андарз удалился: а лицеисты, сдав экзамен, вытащили из библиотеки лицея его книги, сорвали со стен подаренные им свитки, и сожгли все это во дворе. «Не беда, – сказал Андарз, услышав о костре – стихи, – это то, что остается после того, как сожгут книги».

Поразмыслив надо этакими событиями, первый министр Ишнайя надел на шею веревку и посыпал голову пеплом, и явился в управу Нарая, держа в руке список неправд, учиненных им в государственных закромах. Он сказал, что жил, как вредный дикобраз и сосал кровь народа и ел его костный мозг, и что он раскаивается в своих преступлениях. Нарай обнял его и сказал, что нет ничего слаще раскаяния в своих грехах, и что когда Нарай видит, как люди сами признают свои грехах, это доставляет ему больше удовольствия, чем когда из них вытаскивают эти признания раскаленным крюком. У Ишнайи полегчало на душе, но все-таки явился с веревкой на шее даже в Залу Ста Полей, доставив живейшее удовольствие государю. После этого многие чиновники стали приходить к Нараю с веревками на шее, и приносили списки своих грехов, не дожидаясь, пока из них вытащат их грехи крюком и плетью, – и не было дня, чтобы кому-нибудь не взбрело в голову каяться на площади перед управой Нарая.

Между тем лицеисты Белого Бужвы, будущие чиновники пятнадцати лет, прогуливали занятия, чтобы ходить по городу и наблюдать за нравственностью. Под предводительством Лахара мальчики врывались в дома и выслушивали жалобы бедных людей. Вскоре они стали создавать свои отряды в обычных школах, и даже среди уличных детей. Теперь часто на улицах столицы можно было видеть колонны детей. В одной руке дети держали ветку, а другую обматывали желтой шелковой лентой со словами «Благополучие государства», и родители их умилялись, видя, какое порядок соблюдают вчерашние сорванцы и с какой радостью бегут поутру в школу. Родители качали головами и говорили: «Наверное, нам уже не увидеть счастливых дней, а эти дети будут жить, как в раю». Эти дети останавливали любого, и жестоко били его, если не видели нашейной бирки об уплате налога, – согласно новому указу, каждый человек должен был обзавестись такой биркой, – или находили на нем игральные кости. Они входили в лавки, требовали лицензию и расходные книги, и, проверив их, пороли хозяина, если обнаруживали какую-то неточность. Так как лицеисты еще не были чиновниками, они не имели права арестовывать и наказывать. Поэтому они предлагали хозяину: «Попроси-ка нас, чтобы мы тебя выпороли». Лавочник, ошалевший от страха, падал на колени и прямо-таки умолял о таком одолжении.

Андарза в городе всегда считали колдуном: но теперь слухи о колдовстве Андарза стали с каким-то нехорошим душком, который обыкновенно идет от слухов, распространяемых казенными соглядатаями: кукольники больше не рассказывали, как Андарз наслал чуму на вражеское войско, а рассказывали вместо этого, как Андарз гадал о победе на печени невинного ребенка; прошел также слух, что Андарз отдал собранные для войны в Аракке средства осуйским банкирам, в рост, – оттого-то, а не от государственной скупости, испытывали его армии нужду в деньгах.

Пьяный ложкарь по прозвищу Кривой Клен пел одну из песен Андарза, – дети поймали его и защипали почти до смерти; кукольник в день Лисы вздумал представить представление о победах в Аракке, – дети разогнали зрителей, поломали руки кукольнику и куклам, а главную куклу, изображающую Андарза, проволокли по улицам и повесили на воротах Андарзова дворца.

Шаваш вновь перебрался в дом Андарза со всеми своими пожитками: матрасиком и хомячком Дуней. Его встретили, как своего, и старый солдат Хатти соорудил для Дуни красивую клеточку из бамбуковых стеблей, покрытых синим лаком и скрепленных бронзовыми колечками. Весь дом облачился в траур по казненному Хамавну, и слуги плакали и ругались, беспокоясь за свою будущую судьбу. На улице их часто встречали улюлюканьем.