Антимавзолей - Андрей Воронин

– Ладно, извини, я погорячился, – сказал Гюрза, снова зажигая на лице свою фальшивую восточную улыбку. – Ты прав, Лукич, тем более что твоя пушка действительно больше.

Самойлов покачал головой.

– Зря ты так, – сказал он, пряча пистолет. – Ты тоже на меня зла не держи, уж очень меня Верблюд с этим полковником расстроили, я прямо места себе не нахожу. Вот ведь, прости господи, идиоты! На тебя вся надежда, Гюрза. Мой дом – твой дом и все такое, только ты, брат, помоги, не выдай. Главное, аккуратно сделай, договорились? Никаких огнестрелов, никаких перерезанных глоток... Несчастный случай, и Вася-кот! Много ли старику надо, сам подумай! А закончим это дело – я с тобой сполна рассчитаюсь, не обижу. Ну, по рукам?

– По рукам, – лениво согласился Гюрза. – " Только ты мне вот что скажи, Лукич. Вот ты все повторяешь: дело, дело... А какое дело, не говоришь. Почему не говоришь, э? Секрет, да? Слушай, а это правда, что где-то здесь поблизости настоящего Ленина нашли?

– Что? – очень натурально изумился Федор Лукич. – Это что еще за бред? Откуда у тебя такие сведения?

– В газете прочитал, – сообщил Гюрза. – Скучно здесь у тебя, только и остается, что старые газеты читать. Ты хлеб в газету завернул, а что в газете написано, не посмотрел. Зря не посмотрел, Лукич, в газетах иногда интересные вещи пишут!

– Так это ж "Московская сплетница" была! – воскликнул Самойлов, стараясь ничем не выдать своего раздражения. Это был его собственный просчет, и злиться он мог только на себя. – Кто ж в эти газетные враки верит? Если им верить, так твои косточки давно уж где-то в горах валяются, а Верблюдовы за столько лет уже и сгнить, наверное, успели.

– Значит, говоришь, неправда? Жалко, слушай! Какой шум можно было бы устроить, мамой клянусь!

– Да, – медленно произнес Федор Лукич, исподлобья бросив на собеседника какой-то странный, нехороший взгляд, – шуму могло бы получиться много.

Покончив с неотложными делами, Федор Лукич полез в кухонный шкафчик, достал оттуда бутылку и налил себе, четверть стакана водки. Под взглядом Гюрзы, завистливым и насмешливым одновременно, он прополоскал водкой рот и выплюнул ее в помойное ведро. Затем перевернул стакан, вытряхнул на ладонь последние капли и протер водкой шею, после чего взгромоздился на велосипед и поехал по поселку – вести задушевные беседы, разносить сплетни и заигрывать с жирными старухами.

Вечером, под покровом темноты, Гюрза покинул дачу, а на следующее утро соседи могли видеть Федора Лукича, который вел за рога свой велосипед, направляясь в сторону ближайшего села. На руле велосипеда висела объемистая полотняная сумка, которая ритмично позвякивала на каждом шагу, – Федор Лукич шел сдавать стеклотару, тем самым подтверждая свою репутацию законченного алкоголика.

Глава 13

На этот раз в квартире было чисто прибрано, будто ждали дорогих гостей, зато хозяин выглядел усталым и осунувшимся, а его одежда распространяла по всему помещению тяжелый, удушливый запах гари, разъедающую ноздри вонь свежего пепелища. Федор Филиппович невольно огляделся, отыскивая взглядом следы недавнего, ликвидированного в зародыше пожара, но так и не нашел ничего похожего.

Глеб молча усадил его на диван и так же молча принялся колдовать над кофеваркой, время от времени недовольно поводя носом, – видимо, исходивший от его одежды запах нравился ему ничуть не больше, чем генералу Потапчуку.

– Простите, Федор Филиппович, – сказал он наконец, – вы присмотрите пока за кофеваркой, а я пойду переоденусь. Дышать же нечем, честное слово!

– Дышать нечем, это верно, – согласился генерал, поднимаясь с дивана и занимая боевой пост над тихо бормочущей кофеваркой. – Ты откуда такой душистый?

– На пожар смотрел, – сообщил Глеб, направляясь в ванную и на ходу сдирая с себя водолазку. Когда он проходил мимо Федора Филипповича, запах гари стал нестерпимым. – Увлекательное, скажу я вам, зрелище!

– Детский сад, – проворчал генерал ему в спину. – Я жду доклада, нервничаю, валидол пригоршнями грызу, а он, как дитя малое, на пожар глазеет! Пожара он не видел!

– Видел, – прокричал уже из ванной Глеб, – и не раз. А валидол, товарищ генерал, надо сосать, а не грызть!

– Как умею, так и сосу, – огрызнулся Потапчук, цитируя старый неприличный анекдот.

Вместо ответа в ванной хлопнула дверь, послышался щелчок задвижки, и почти сразу зашумела льющаяся из душа вода. Федор Филиппович с подозрением покосился на кофеварку, которая уже начала потихонечку пыхтеть и скворчать, и вдруг увидел на подоконнике рядом с ней большой бледно-желтый конверт из плотной бумаги. Он был надорван, и из прорехи выглядывал уголок какой-то фотографии. Именно в таких конвертах он обычно передавал Слепому информацию о людях, которых надо было тихо, без лишнего шума устранить; как раз такой конверт Глеб получил от него три дня назад. Это почти наверняка был тот самый конверт, потому что Сиверов имел в высшей степени похвальную привычку избавляться от конвертов со всем их содержимым сразу же после успешного завершения очередной акции. Следовательно, задание все еще не выполнено, и некий престарелый горбун, любитель бить людей по затылку кастетом, продолжал здравствовать, высматривая очередную жертву.

Не устояв перед искушением проверить правильность своих умозаключений, Федор Филиппович взял конверт в руки и за уголок вытащил из него фотографию. Конечно, фотография была та самая: слегка тронутый желтизной черно-белый снимок, изображавший мужчину лет сорока – сорока пяти, с ушедшей в плечи продолговатой, как огурец, заметно сплюснутой с боков головой, длинным мясистым носом, близко посаженными недобрыми глазами и огромными, как крылья летучей мыши, хрящеватыми ушами. Модные в начале семидесятых годов бакенбарды ничуть не красили это неприятное лицо. Человек был в штатском, при галстуке и белой рубашке, а на лацкане его темного пиджака красовался институтский ромбик. Федору Филипповичу стоило огромных усилий отыскать в архиве это фото – пожалуй, единственное уцелевшее изображение майора госбезопасности Матвея Сиверса, сделанное незадолго до его ареста и предполагаемой гибели.

Потапчук уже имел сомнительное удовольствие встречаться с человеком, чью фотографию держал сейчас в руках. Случилось это в те времена, когда его, зеленого стажера, называли Федором Филипповичем разве что в шутку: "Федор Филиппович, сгоняй-ка, друг мой, за пивом, да поскорее – одна нога здесь, другая там!" или: "Федор Филиппович, еще раз перепутаешь у меня на столе бумаги – уши оборву!"

В школе КГБ курсант Потапчук был на хорошем счету, стажироваться на Лубянку прибыл с отличными рекомендациями, и полковник Самойлов, в распоряжение которого он поступил, после недолгого раздумья прикомандировал его к группе, занимавшейся расследованием дела особой важности и секретности. В приказе было черным по белому написано: "Для усиления", что вызвало у членов группы приступ неудержимого хохота. Федор Филиппович постарался не слишком сильно обидеться: ну, какое, в самом деле, из него было усиление? Если чемпиону мира по плаванию перед самым стартом привязать к каждой конечности по кирпичу – это усиление или как?

Впрочем, веселье по поводу "усиления" длилось недолго, и вовсе не потому, что стажер Потапчук был так уж хорош и поразил опытных коллег своими исключительными качествами. Просто работы подвалило невпроворот, и каждый человек был на счету – хотя бы в качестве гонца, посылаемого за пивом и иными, не столь безобидными напитками. Но пиво и все, что к нему прилагается, случалось нечасто; и тогда, и много лет спустя Федор Филиппович считал, что ему чертовски повезло со стажировкой, потому что с ним никто не нянчился и не отмахивался от него, как от надоедливой мухи, – наоборот, едва ли не с самого первого дня его по горло завалили работой – настоящей, живой и очень важной оперативной работой, предоставив отличную возможность учиться на собственных ошибках.

И он ошибался, да еще как! Сравнение с кирпичами, привязанными к рукам и ногам пловца, придумал не он, а начальник их группы, подполковник Машков, который не раз в сердцах именовал Федора Филипповича "засланным казачком", а то и попросту диверсантом, расцвечивая и усиливая это и без того обидное определение яркими и, как правило, непечатными эпитетами.

Но, невзирая на участие стажера Потапчука, расследование, хоть и со скрипом, продвигалось-таки вперед. Группа Машкова вела следствие по делу о целой серии дерзких ограблений, имевших место в Москве и Ленинграде на протяжении примерно полугода. Грабители не разменивались по мелочам и не зацикливались на каком-то одном, определенном виде жертвы. Они грабили ювелирные магазины, сберкассы, инкассаторов и богатых коллекционеров, не брезгуя также директорами комиссионок и гастрономов, старательно и аккуратно убирая свидетелей. Эти дела ни за что не объединили бы в одно, если бы преступники не оставляли на месте каждого ограбления что-то вроде визитной карточки: как минимум одна из жертв всегда была убита ударом тупого предмета по голове – сзади, снизу вверх, под левое ухо.