Выбираю таран - Людмила Жукова

«Этот парень, от которого так и веяло буйной русской силушкой, был застенчив, как ребенок», — вспоминал об Алексее художник Яр-Кравченко, попросивший высоченного плечистого летчика после его знаменитого тарана позировать ему для портрета.

Алексей был хорошим сыном и, по детской привычке докладывать матери о своих школьных успехах, с войны писал ей в минуты передышек коротенькие письма-отчеты. 29 сентября 1941 года извещал: «С 21 сентября участвую в боях. Успел сбить уже пару фашистов, бомбардировщика и истребителя. В одном из боев мой самолет получил повреждение, а я незначительное ранение, которое не помешало мне на другой день вновь полететь в бой. Сейчас настроение бодрое. Здоровье нормальное. Всем привет. Желаю здоровья. Ваш сын Алексей».

26 сентября он в паре с Моховым сбил третьего стервятника, «Юнкерс-88», над Шлиссельбургом. Эта древнерусская крепость Орешек, построенная еще новгородцами, отбитая у шведов в 1702 году Петром Первым, была переименована царем, обожавшим немецкую культуру, в Шлиссельбург, от слова «шлиссен» — замыкать, закрывать. Крепость Шлиссельбург, высящаяся у истоков Невы, действительно «закрывала» город.

В ночь на 28 сентября Севастьянов на своем И-153 уничтожил фашистский аэростат, с которого немцы вели корректировку артиллерийского обстрела Невского проспекта, уносившего много жизней. Аэростат парил в небе под охраной истребителей и прикрытием зенитных батарей. Помогла сбить соглядатая завидная маневренность «чайки», послушно выполняющей каскад разворотов и виражей между огнем зениток и «мессеров».

3 ноября, за несколько дней до традиционного в советские годы праздника Октябрьской революции, фашистские самолеты разбросали над городом листовки с угрозой «качнуть» Ленинград мощными бомбежками с воздуха и массированным огнем артиллерии.

4 ноября такой массированный артобстрел сотен дальнобойных пушек обрушился на город.

В ночь на 5 ноября пара ночников — Севастьянов в своей прошедшей «Крым и Рым» «чайке» и Щербина на «миге» дежурили в кабинах, готовые по первому сигналу подняться в темное небо. И когда взмыла зеленая ракета, ринулись ввысь.

Лобов видел с земли в лучах прожекторов очертания немецкого бомбардировщика примерно на высоте 5000 метров и несущегося к нему нашего «ястребка», будто впившегося на мгновение в фашиста.

Вскоре на аэродром вернулся Николай Щербина, крикнул с крыла «мига»: «Братцы! Лешик фрица таранил! Обе машины развалились на куски. Лешика я видел под куполом парашюта. Должен приземлиться где-то в центре города».

А с Лешиком, как звали богатыря Севастьянова друзья, в те минуты происходили трагикомические события.

С Севастьянова при выбросе из самолета сорвало ветром меховые унты. В одних носках, но в комбинезоне и шлеме, опустился он на парашюте во двор какого-то завода. Не успел собрать парашют, как был окружен яростно кричавшими рабочими: «Ах ты, фриц, бандит проклятый! Попался!» А женщины давай лупить его по широкой спине кулаками.

Алексей, улыбаясь, пытался перекрыть гвалт своим зычным баском:

— Да не фриц я! Свой, русский!

— Ну да, видели, видели, как ты с бомбардировщика сиганул! А теперь сдрейфил и по-русски заговорил! Предатель! Если русский — совсем убьем!

И только когда Алексей попросил достать из нагрудного кармана свои документы, добровольные конвоиры, а это были рабочие Невского машиностроительного завода, позвонили в штаб обороны города, получили подтверждение — свой! И ненависть сменилась пылкой любовью и восхищением.

Кто-то принес кружку кипятка: «Согрейся, соколик!» Кто-то — крошечный осколок рафинада: «Подсласти хоть…» А закутанная в платок худенькая женщина, больше всех кричавшая и толкавшая его кулачками в спину, вынула из кармана ватника тонкий ломтик хлеба: «Не обессудь, чем богаты…»

Рабочим-ленинградцам выдавали в ноябре по 250 граммов хлеба на день… Изредка — банку консервов, пакетик крупы и несколько кусочков сахара-рафинада.

— Спасибо, родные вы мои, — растрогался Алексей. — Я сыт. Нас ведь получше вас кормят.

— Да ведь он босый! — вскричала, всплеснув руками, девчонка в веснушках. Убежала куда-то, вскоре вернулась с валенками. — Это отцовские, большие. Подойдут. Мы теперь на казарменном положении. Все необходимое с собой из дома принесли.

Вскоре за Алексеем приехала милиция. Отвезла к большому дому с непроницаемыми окнами. Только в просторной комнате, где ему навстречу шагнул человек в генеральской форме, было светло от электрической лампы.

— Товарищ генерал! Младший лейтенант Севастьянов… — попытался щелкнуть каблуками, забыв, что он в залатанных валенках, Алексей.

— Знаю, все знаю. Молодец! — прервал его генерал. — Вот, можете полюбоваться на аса, которого вы сбили тараном. Над всей Европой летал. Говорит, больше двадцати раз бомбил Лондон. Два Железных креста. Теперь к нам пожаловал. А вы его так недружелюбно встретили!

И обратился к переводчику:

— Переведите пленному, что это и есть тот самый летчик, который сбил его неизвестным ему приемом.

Перед Алексеем стоял невзрачный белобрысый человек, протягивал ему руку, что-то лопотал, изображая приветливость.

— Он говорит, что уважает храбрых советских асов, — пояснил переводчик.

— Поневоле зауважаешь, когда заставили, — сухо ответил Севастьянов. — Скажите ему, что я пока не ас, а обыкновенный летчик, каких у нас много. И еще скажите, что его рыцарство мне ни к чему. Но встрече с ним рад, рад, что отлетался коршун и бомбить Ленинград больше не будет.

В полку, радостно встретившем Алексея, уже знали из сообщений Ленинградского радио, что его подбитая «чайка» упала в Басковом переулке, а Хе-111 — в Таврическом саду.

И вторая радость ждала Алексея в тот день — пробился сквозь блокаду почтовый самолет У-2 и привез долгожданные письма Алексею от матери Марии Ниловны и брата Виктора, из Лихославля, что в Калининской области, большую часть которой занимали немцы.

Мать растила шестерых сыновей одна — отец умер рано. Лешик родился в деревне Холм, близ Лихославля. Детство пришлось на голодные 1920-е годы. Зимой учился в школе в соседнем селе Первитино, а летом работал в родной деревушке Холм подпаском. Однажды сидел на том самом высоком холме, что дал имя деревне, и услышал необычный гул над головой: в синем ясном небе летела диковинная бело-голубая птица. Лешик вскочил, запрыгал, замахал ей руками. И оттуда, из самолета, пилот тоже махнул ему рукой. Будто звал с собой…

Алексей учился потом в Лихославльской железнодорожной школе-семилетке, в Калининском вагоностроительном техникуме, но часто видел во сне тот бело-голубой самолет, которым управлял он, Алексей Севастьянов.