Короля играет свита - Елена Арсеньева

Слова, сказанные удивительным гостем, (а по мнению Павла выходило, что гостем этим был сам святой Михаил!), запали ему в душу. “Дому твоему подобает святыня в долготу дней!” Он черпал бодрость в каждом звуке этих слов, пытаясь проникнуться надеждой. Долгота дней!

Долгота дней! Пророчество надобно исполнить как можно скорее.

И вот на том самом месте, где некогда находился деревянный Летний дворец императрицы Елизаветы Петровны, было начато строительство Михайловского замка, и говорят, никогда ни при какой постройке не было более бесстыдного воровства!

Главным архитектором его был Бренна, maistre maЈon italien [38] , как его называл граф Станислав Потоцкий, вывезший его из Италии.

Бренна совершенно беспрецедентно нажился на этом строительстве и оставил дочери и ее детям (ставшим русскими дипломатами) огромное состояние.

При тех огромных суммах, которые выделяла “особая экспедиция для строения” (791 200 рублей единовременно и 1 273 871 рубль ежегодно), материалов на строительство вечно недоставало.

Доходило до того, что мрамор и камни брали от строившегося в ту пору (начатого еще при Екатерине) Исаакиевского собора, который после этого стали достраивать из кирпича.

По этому поводу известный своими проказами, стихами, остротами поэт Алексей Копьев написал такую стихотворную шуточку:

Се памятник двух царств, обоим столь приличный

Основа его мраморна, а верх — кирпичный!

Когда стихотворение сделалось известно императору, он счёл его оскорбительным и в тот же день приказал зачислить Копьева в один из армейских полков солдатом.

Но все-таки Михайловский дворец был так или иначе достроен. Павел отчаянно спешил переселиться туда. Потом станут говорить, что он будто бы предчувствовал, что недолго будет в нем жить, и спешил насладиться этими-днями. Едва ли! Он желал оказаться под защитою пророчества, кое было его волею начертано на главном фронтоне дворца, обращенном к Итальянской улице:

“Дому твоему подобаетъ святыня господня въ долготу дней”.

Число букв (47) надписи на фронтоне Михайловского дворца равняется числу лет, прожитых императором Павлом. Но смысл пророчества так и остался не разгаданным им…

1 февраля 1801 года император, императрица и самые приближенные к ним особы совершили переселение в новый дворец. Великие князья Александр и Константин, комнаты которых пока не были готовы, разместились вместе в приемной, а их жены должны были пока оставаться в Зимнем дворце.

Как только отделка была закончена, великие княгини и младшие дети императора тоже переехали в Михайловский замок, хотя жить в нем можно было только с постоянной опасностью для жизни.

Стены дворца, законченные сырой и холодной зимой, строенные наспех, еще не успели просохнуть. Наскоро украсили их деревянными панелями, однако дерево впитало сырость только частично, и она скоро снова выступила изо всех щелей.

Живопись, сделанная по свежей штукатурке, начала стираться настолько, что кое-где уже невозможно было разобрать, что это там нарисовано на стенах и плафонах.

Картины, мебель, обои — все мгновенно приняло испорченный вид. К слову — буквально на другой же день после смерти Павла из дворца было вынесено практически все, чтобы избавить вещи от полного разрушения.

Густой пар наполнял помещения, мешая людям узнавать друг друга, несмотря на обилие свечей. От стен, по которым текли испарения, негашеная известь, краски, лаки, исходил едкий, вредный запах, стеснявший дыхание. Это был склеп, заранее построенный склеп, в котором вместе с трупом обречены были находиться живые люди.

Каждый из обитателей замка боялся вредного сырого воздуха, ядовитых испарений, смертельной простуды, но все были далеки от мысли, что этот дворец станет гробницей лишь одного из, них — и того именно, кто один —единственный был от него в восторге.

Кстати надо сказать, что Павлу кто-то предсказал, что если он первые четыре года своего царствования проведет счастливо, то ему больше нечего будет опасаться и остальная жизнь его будет увенчана славой и счастьем.

Он так твердо поверил этому предсказанию, что в 1800 году издал указ, в котором благодарил своих добрых подданных за проявленную ими верность и, чтобы доказать свою благодарность, объявил помилование всем, кто был сослан им, или смещен с должности, или удален в свои поместья.

Завершение постройки Михайловского дворца было для него еще одним поводом выразить свой восторг. Митрополит Амвросий после освящения замка получил в награду от Павла бриллиантовый мальтийский крест — да, в то время этот священник был уже кавалером ордена!

Именно оттого, что он рьяно разделял безумное увлечение Павла католичеством, и был внезапно возвышен этот архиепископ до чина митрополита. Некоторые, впрочем, сплетничали, что дело тут не только в удовольствии, с которым Амвросий носил мальтийский крест, а в той готовности, с какой он дал императору разрешение на скорое расторжение его брака с Марией Федоровной и женитьбе на княгине Гагариной (а может быть, и на мадам Шевалье, император еще и сам хорошенько не знал, кого выбрать).

Правда, княгиня (да и актриса!) были формально замужем, однако в деле расторжения браков, как и во всяком другом деле, главное — сделать первый шаг.

Михайловский дворец был непрестанным напоминанием об увлечении Павла идеалами ордена Иоанна Иерусалимского, которое с годами отнюдь не остыло, но приняло характер не просто мании, а некоей хронической болезни.

Скажем, цвет замка был именно красный — как орденский супервест.

Дело было вовсе не в том, что красный цвет любила Анна Лопухина-Гагарина. Она любила его именно потому, что этот “мальтийский” цвет обожал император.

В тронной зале замка среди гербов России и ее губерний стояло знамя Мальтийского ордена. В двух ярусной мраморной зале, стены которой были отделаны инкрустациями из черного мрамора с бронзой, стоял караул мальтийских офицеров — самых отборных красавцев, в число которых мог бы попасть несчастный Сибирский…

Но император о нем и думать забыл. Да и вообще — он старался не думать ни о чем дурном.

“Я никогда не был столь довольным, никогда не чувствовал себя более покойным и счастливым!” — твердил он, принимая самый удовлетворенный вид. “Дому твоему подобает святыня в долготу дней…”

Да полно, в самом ли деле было императору благое видение, или и надпись на фронтоне дворца — нечто вроде попытки заклясть судьбу, внушить и ей, что у Павла и его семейства все хорошо, все отлично?

Ему было очень просто угодить в те дни, потому что из-за самообольщения, мешавшего ему судить здраво, о чем бы то ни было, Павел принимал за чистую монету самую грубую лесть.