Светлый лик смерти - Александра Маринина

После каждой записи электронный голос сообщал время, когда поступил звонок. Первый, от матери некоего Геры Золотовского, был без двадцати девять вечера. Настя вспомнила дело трехлетней давности об убийстве алкоголички и проститутки Вики Ереминой. Там тоже разгадка важных фактов была связана с автоответчиком, но в то время электронные голоса еще не сообщали день и час поступления сообщения, и ей тогда пришлось потратить много усилий на то, чтобы установить точное время некоторых звонков. Говорят, технический прогресс здорово помогает преступникам заметать следы и уходить от ответственности. Но и сыщикам он помогает. Вот, например, как сейчас.

Автоответчик пискнул три раза, после чего на дисплее засветились цифры «00». Настя озадаченно посмотрела на аппарат. Как же так? Почему «00»? На тех автоответчиках, которые она видела раньше, после прослушивания сообщения снова высвечивалось количество записанных звонков. Оно менялось на «00» только тогда, когда запись стирали при помощи кнопки «erase». Пока не сотрешь, запись сохраняется, как и показания индикатора количества звонков. А здесь что же? Запись автоматически уничтожается после первого прослушивания? Нет, этого не может быть. Это очевидная глупость. Мало ли какие сведения тебе передают? Может быть, адрес, имя или номер телефона, и если у тебя в этот момент нет под рукой ручки и ты не успел записать, то что? Все? С приветом?

– Юр! – крикнула она Короткову, который осматривал вторую комнату. – Иди сюда, пожалуйста. Я не справляюсь.

Коротков вышел из спальни, держа в руках пепельницу с одним окурком.

– Мадам изволили днем отдыхать, – заявил он. – Лежали на кровати, укрывшись пледом, и курили. Потом спали до половины шестого.

– Будильник? – догадалась Настя.

– Он самый.

– Почему ты уверен, что она не встает по утрам в половине шестого? Проверял?

– Не то чтобы проверял, но считал. Отсюда до поликлиники, где она работает, полчаса на машине. Собаки у Томчаков нет, стало быть, необходимость в утренних обязательных прогулках отпадает. Зачем Ларисе Михайловне вставать в такую бешеную рань?

– Тогда конечно. Либо она именно вчера по каким-то причинам должна была встать очень рано, либо ты прав, и она ложилась днем отдыхать, поставив будильник на половину шестого. Но это значит, что у нее были вполне определенные планы на вечер, иначе она спала бы себе без всякого будильника в полное свое удовольствие. Ей нужно было не проспать и не опоздать.

– Угу. Так ты зачем меня звала-то? – спохватился Коротков. – С чем ты тут не справляешься?

– У меня техническая тупость, Юрик. Я не могу справиться с этим автоответчиком. Он мне дал прослушать четыре сообщения и теперь показывает на счетчике два нуля. Это же неправильно.

– Почему? Нормально, – пожал плечами Юра. – Что тебя не устраивает, я не понимаю.

– А если я хочу их еще раз прослушать?

– Ну и слушай. Подними крышку, там есть другая кнопка.

Настя торопливо подцепила ногтем крышку и заглянула под нее. Так и есть, маленькая кнопочка с надписью «all messages», что в переводе на русский означает «все сообщения». Теперь понятно. Та, первая, кнопка прокручивает только новые сообщения, и после первого прослушивания они попадают в общий накопитель.

Настя приготовила блокнот и ручку и нажала кнопку. Первая же запись показала, что на пленке накопились сообщения по меньшей мере за неделю, но она решила проявить терпение и прослушать все. Мало ли что интересного она услышит…

Звонки от матери Ларисы, от пациентов, от Анны Леонтьевой и Аллы Стрельниковой, звонки, адресованные Вячеславу Томчаку… И вдруг:

– Здравствуйте, Лариса. Это Виктор Дербышев. Я получил ваше письмо с фотографией и очень хочу с вами встретиться. К сожалению, не смог застать вас дома. Я буду ждать вас сегодня от восьми до половины девятого вечера у выхода из метро «Академическая». Если вы не сможете прийти сегодня и я не сумею еще раз дозвониться до вас, то буду ждать завтра в это же время в том же месте. Всего вам доброго.

Настя замерла, не в силах справиться с изумлением. Она не беседовала с Виктором Дербышевым и потому не могла бы утверждать, что это его голос, но ведь Дербышев задержан. Он в камере. А звонок поступил вчера около двух часов дня. Это как же понимать?

У нее за спиной возник Коротков, примчавшийся из кухни, которую осматривал, закончив работу в спальне.

– Что я слышу? – удивленно переспросил он. – Какой такой Дербышев? Когда это он ей звонил? И вообще, голос не его, могу поручиться. Я с ним каждый день часа по три разговариваю.

– Это не он, Юрик, – тихо сказала Настя. – Это убийца. Тот, который украл в офисе бумагу с пальцами Дербышева. Тот, который сделал фотографию и ловко подделал почерк Виктора. Он от имени Дербышева пригласил Милу Широкову на свидание и убил ее. И в точности то же самое проделал с Ларисой. Только не письмо ей послал, а позвонил. Если я пойму, почему одной из них он написал письмо, а другой позвонил, я пойму, в чем тут фокус.

– Но почему он так глупо поступил? Виктор Дербышев задержан. Зачем же преступник действует от его имени? Ведь можно легко проколоться. Как же он об этом не подумал?

– Он об этом не знал. Значит, это совершенно точно человек не из близкого окружения Дербышева. У него на фирме о задержании знают все поголовно.

– И соседи в доме знают, – подхватил Коротков. – Он просил меня, чтобы я поехал к нему домой, взял его любимую кошку и отдал кому-нибудь из соседей на то время, что его не будет, чтобы кормили. Выходит, убийца – человек не из ближайшего окружения Дербышева, но доступ к нему в офис все-таки имеет, раз бумагу прихватил. При этом Дербышев не знает его в лицо. Или у него есть сообщник.

– Ты имеешь в виду фотографа? – уточнила Настя. – Полагаешь, если убийца делал фотографии сам, то Дербышев должен был его узнать?

– Ну да. А если Дербышев его видел и не узнал, значит, либо он не знаком с убийцей, либо фотограф был просто третьим лицом. Либо Дербышев вообще не видел фотографа. Это вполне может быть, между прочим. Ты вспомни фотографию. По ней четко видно, что Дербышев не позирует, он даже не смотрит в сторону объектива. А снят в полный рост и с расстояния метров в пять. Если фотограф стоял за деревьями или кустами, то Виктор мог его просто не заметить.

– Юр, ты можешь себе представить ситуацию, при которой Дербышев не был бы лично знаком с убийцей? Этот неизвестный человек планомерно подводит его под «вышак», а тот даже не догадывается, зачем и почему? Мы с тобой совсем недавно через это уже проходили. Помнишь дело о еврейских мальчиках? Черкасов тоже клялся и божился, что никому никогда не делал зла и врагов у него никогда не было. Меня сейчас больше интересует, откуда Лариса Томчак знает Дербышева и зачем она написала ему письмо, да еще фотографию свою вложила. Ты в разговорах с ней упоминал его фамилию?

– Нет, зачем? – Юра пожал плечами. – При обыске на даче у Томчака, когда мы письма нашли, конечно, фамилия Дербышева фигурировала, но не назойливо. А сам Томчак был так потрясен, что вряд ли вообще запомнил какие-то детали. И потом, там упоминались только имя и фамилия, ни отчества, ни домашнего адреса. Если бы Лариса Михайловна захотела разыскать абстрактного Виктора Дербышева, без отчества, адреса, года и места рождения, то она так быстро этого не сделала бы, можешь мне поверить.

– Ладно, поверю. Между прочим, дело Черкасова, раз уж мы с тобой о нем вспомнили, учит нас, что нужно очень тщательно копаться в биографиях подозреваемых. Там всегда можно отыскать что-нибудь интересное и полезное для дела. Возьмем, например, жену Стрельникова.

– А что жена Стрельникова? Чем тебе не показалась милейшая Алла Сергеевна?

Их дискуссия была прервана требовательным звонком в дверь. На пороге стоял следователь Ольшанский, за его спиной маячил Олег Зубов, еще более хмурый, чем был с утра, когда его выдернули на труп Ларисы Томчак прямо из постели, где он честно вылеживал бюллетень по случаю острой респираторной вирусной инфекции. Это было еще одной особенностью эксперта: при малейшем недомогании он немедленно брал больничный, проводил в обнимку с ним в постели ровно один день, после чего выходил на работу и всем и каждому со страдальческим видом сообщал, что он тяжело болеет, но работы столько, что приходится пахать не разгибаясь, и вообще все кругом гады и несознательные эгоисты, нормально поболеть человеку не дают, он вынужден ходить на работу, а ему так плохо, так плохо… Работу свою Олег Зубов обожал и ни за что на свете не согласился бы болеть дольше одного дня, но ему совершенно необходимо было, чтобы окружающие отчетливо понимали, какую огромную жертву он приносит на алтарь раскрытия и расследования преступлений. Все должны понимать, как ему плохо, как он страдает, но мужественно выполняет свой долг. Все должны понимать, что он делает огромное одолжение, продолжая ходить на работу, хотя ему впору было бы лечь и умереть. Откуда взялись такие особенности характера у Олега, никто не знал, но, поскольку он работал на Петровке больше десяти лет, все привыкли и принимали его хмурое нытье как должное и неизбежное.