Безумно горячий - Тара Янцзен

Широкая ухмылка растянулась на его лице. Что же за бизнес был у Трэвиса?

Мужские проблемы представляли собой что-то иное, и он надеялся, что она проявит благоразумие и удержит детали при себе.

– Я голоден, – сказал он, надеясь, что паника не отразилась в голосе. – Вы хотите есть? – Еда всегда поднимала ему настроение. На самом деле, он повел себя как полный идиот. Ему стоило накормить ее в ту же секунду, что они выехали из ущелья. Он был голоден с тех самых пор, и ставки на то, что она чувствовала то же самое, были высоки. – На следующем съезде будет кучка ресторанов фаст-фуд. Мексиканская, китайская кухни, сэндвичи, гамбургеры, если хотите. Все в порядке, мы можем остановиться и перехватить чего-нибудь.

– Эх, нет, спасибо, – сказала она, закашлявшись, а может, задохнувшись, после секундного колебания. – Я, хм, не думаю, что смогу сейчас что-нибудь съесть.

Звук ее голоса это подтверждал. Может, ее так отвратила идея фаст-фуда.

– Если хотите фахитос с тофу, уверен, что смогу найти. – На самом деле, он не был уверен, что где-то около шоссе можно найти что-то подобное, но, если ей это поможет расслабиться, он сварганит такой на Стил Стрит.

– Нет… хм… все в порядке. Мне не очень нравится тофу.

«Поди догадайся, – подумал Кид. – Гламурная боулдерская штучка и не любит тофу».

Он снизил скорость и направился к выезду с шоссе, приближаясь к торговым центрам, заправкам, забегаловкам фаст-фуд, расположенным в пригороде северного Денвера. Если выбор был за ним, он, однозначно, предпочитал чизбургер, а при удачном стечении обстоятельств, ему удастся и в нее впихнуть немного картошки фри, а может быть, молочный коктейль. Он был уверен: что-нибудь да поможет.

Со своего места Никки с ужасом смотрела на него.

Есть? Он что, сумасшедший? Ей нормально дышать-то помогали лишь разговоры, а он захотел поесть? Она, вероятно, вообще никогда не сможет есть из-за того дня, когда ей пришлось пережить самый ужасный опыт всей жизни.

Если бы она не сходила в туалет до того, как они выехали из дома, она, наверное, намочила бы штаны. В нормальных обстоятельствах эта мысль бы ужаснула ее – но не сейчас. О нет. Она перешла ту грань, за которой небольшие физические дисфункции не вызывали стыда.

А он, что, разве не сидел с ней в той же самой машине? В той машине, боковое зеркало которой развалилось под градом пуль?

Пули!

За секунду до того, как зеркало вчистую снес летевший на полной скорости прямо им в лоб гигантский Виннебаго, там в ущелье? Разве он не сидел рядом с ней, когда решил начать «игру в труса», настолько близко приведшую их к смерти, что ей до сих пор не верилось, что они не превратились в шар скомканного метала и пламени?

О да, она оторвала взгляд от приборной доски и посмотрела смерти в лицо, и не было ли это всего за пару секунд до того, как они едва не вылетели с обрыва, прямо перед тем, как он нажал на тот ужасный красный выключатель, на тот самый выключатель, на который она до сих пор не решалась взглянуть, и превратил их и без того опасно мощный Порше в ракету «Атлас» со встроенным фактором страха, рядом с которым ужасный аттракцион «Свободное падение» в парке «Сикс Флагс» казался поездкой в детской колясочке?

А он проголодался?

Боже, от одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова.

А от этого ощущения у нее учащалось дыхание, а от этого становилось трудно втягивать в себя воздух, а от этого ей хотелось говорить, говорить и говорить, пока она, наконец, не отвлечется настолько, чтобы не упасть в обморок.

Это был порочный круг, он истощал ее с тревожной скоростью, но вырвавшись из него, она начнет плакать, а ей не хотелось начинать плакать только потому, что она была так напугана. Только не перед ним, ведь ее тянуло к нему. Именно об этих чувствах она старалась не думать, избегала этих мыслей изо всех сил. В нем было столько… всего.

Нет. Лучше было продолжать говорить, что было бы намного легче, если бы он принимал более активное участие в беседе. Черт возьми, ей будто клещами приходилось вытаскивать из него слова.

Вот как сейчас. Он полностью замкнулся в себе, оставив мяч на ее стороне корта, где тот провел последние полчаса, с того самого момента, как он проделал в ущелье этот невероятный трюк в стиле Дюка из Хаззарда. Он, что, не мог помочь ей хоть немного?

О Боже, она сейчас заплачет и впервые со своего шестнадцатилетия не сможет сдержаться. Какого черта натворил Уилсон? Был ли он в порядке? А Реган? Или они тоже стали мишенями для пуль?

О, ради Бога. Она просто не вынесет таких мыслей.

– В детстве у меня не было пони, – выпалила она, ощущая, как рыдания бурлят в горле. – А я так хотела. Я умоляла, но ни Реган, ни дедушка не разрешили мне. Они знали, что он мне нужен для того, чтобы добраться до Южной Америки, до Перу. Там умерли мои родители, в Перу, при землетрясении, и я всегда думала, что, если смогу добраться туда на моем пони, то взберусь на горы и найду их, а мы с моим пони сможет выкопать их, привести их домой, и тогда все будет хорошо. Мне никогда не приходило в голову, что они все равно будут мертвы. Я была уверена: если смогу вытащить их из-под завала, они будут в порядке. Забавный у детей ход мысли, правда?

С секунду он молчал, и она, подавив раздражение, почувствовала, как рыдания застряли прямо посреди гортани, душа ее. Тогда она взглянула на него.

Он смотрел на нее, его спокойное лицо ничего не выражало, и она вдруг поняла, что он остановил машину. Она не заметила, когда он сделал это, но они стояли в затемненной части парковки торгового центра.

– Вы плачете, – сказал он.

– О, черт. – Она посмотрела на себя в зеркало и поняла, что он прав. Щеки были мокрые. Слезы скатывались к уголкам губ. Она стерла их тыльной стороной руки, гадая, какого черта рассказала ему о пони. Она не говорила никому, кроме Реган и Уилсона, но это лишь испугало их до чертиков, особенно Реган, которая боялась, что она действительно отправится в Перу, с пони или без.

– Сколько вам было лет, когда ваши родители погибли? – Его голос был совершенно спокойным, вопрос – прямым, будто она только что не сказала ему, насколько жалкой была.

Боже, история про пони. О чем она только думала?

– Три. – Она глубоко вздохнула, надеясь, что это поможет развязать узел в груди. – Я, эх, не помню их, моих родителей, в смысле, лично – не помню, потому что они часто уезжали в последний год, а я окончательно осознала, что они мертвы, лет в десять. Я знала, что родители Реган мертвы, и это всегда было так ужасно – настоящая ноша, которую мы несли – великая семейная трагедия. Это отличало нашу семью от остальных в районе. Она часто оплакивала их, но для меня они были лишь людьми, которых я не помнила – до того, как мне исполнилось десять лет и я поняла, что они были и моими родителями тоже.