Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Купер

Чингачгук приводил в порядок свой лесной туалет, когда Зверобой вошел в каюту и протянул ему грубый, но удобный костюм, принадлежавший Хаттеру.

— Джудит дала мне это для тебя, вождь, — сказал он, бросая куртку и штаны к ногам индейца. — С твоей стороны было бы неосторожно разгуливать здесь в боевом наряде и в раскраске. Смой страшные узоры с твоих щек и надень эту одежду. Вот и шляпа, которая сделает тебя похожим на ужасно нецивилизованного представителя цивилизации, как говорят миссионеры. Вспомни, что Уа-та-Уа близко. А помня о девушке, мы не должны забывать и о других. Я знаю, тебе не по нутру носить одежду, скроенную не по вашей краснокожей моде. Но тут ничего не поделаешь: одевайся, если даже тебе будет немного противно.

Чингачгук, или Змей, поглядел на костюм Хаттера с искренним отвращением, но понял, что переодеться полезно и, пожалуй, даже необходимо. Заметив, что в «замке» находится какой-то неизвестный краснокожий, ирокезы могли встревожиться, и это неизбежно должно было направить их подозрение на пленницу.

А уж если речь шла о его невесте, вождь готов был снести все, что угодно, кроме неудачи. Поэтому, иронически осмотрев различные принадлежности костюма, он выполнил указания своего товарища и вскоре остался краснокожим только по цвету лица. Но это было не особенно опасно, так как за неимением подзорной трубы дикари с берега не могли как следует рассмотреть ковчег. Зверобой же так загорел, что лицо у него было, пожалуй, не менее красным, чем у его товарища-могиканина. Делавар в новом наряде двигался так неуклюже, что не раз в продолжение дня вызывал улыбку на губах у своего друга.

Однако Зверобой не позволил себе ни одной из тех шуток, которые в таких случаях непременно послышались бы в компании белых людей. Гордость вождя, достоинство воина, впервые ступавшего по тропе войны, и значительность положения делали неуместным всякое балагурство.

Трое островитян — если можно так назвать наших друзей — сошлись за завтраком серьезные, молчаливые и задумчивые. По лицу Джудит было видно, что она провела тревожную ночь, тогда как мужчины сосредоточенно размышляли о том, что ждет их в недалеком будущем. За столом Зверобой и девушка обменялись несколькими вежливыми замечаниями, но ни одним словом не обмолвились о своем положении. Наконец Джудит не выдержала и высказала то, что занимало ее мысли в течение всей бессонной ночи.

— Будет ужасно, Зверобой, — внезапно воскликнула девушка, — если что-нибудь худое случится с моим отцом и Хетти! Пока они в руках у ирокезов, мы не можем спокойно сидеть здесь. Надо придумать какой-нибудь способ помочь им.

— Я готов, Джудит, служить им, да и всем вообще, кто попал в беду, если только мне укажут, как это сделать. Оказаться в лапах у краснокожих — не шутка, особенно если люди сошли на берег ради такого дела, как старый Хаттер и Непоседа. Я это отлично понимаю и не пожелал бы попасть в такую переделку моему злейшему врагу, не говоря уже о тех, с кем я путешествовал, ел и спал. Есть у вас какой-нибудь план, который я и Змей могли бы выполнить?

— Я не знаю других способов освободить пленников, кроме подкупа ирокезов. Они не устоят перед подарками, а мы можем предложить им столько, что они, наверное, предпочтут удалиться с богатыми дарами взамен двух бедных пленников, если им вообще удастся увести их.

— Это было бы неплохо, Джудит, да, это было бы неплохо. Только бы у нас нашлось достаточно вещей для обмена. У вашего отца удобный и удачно расположенный дом, хотя с первого взгляда никак не скажешь, что в нем достаточно богатств для выкупа. Есть, впрочем, ружье, «оленебой»… оно может нам пригодиться; кроме того, как я слышал, здесь имеется бочонок с порохом.

Однако двух взрослых мужчин не обменяешь на безделицу, и кроме того…

— И кроме того — что? — нетерпеливо спросила Джудит, заметив, что Зверобой не решается продолжать, вероятно, из боязни огорчить ее.

— Дело в том, Джудит, что французы выплачивают премии, так же как и англичане, и на деньги, вырученные за два скальпа, можно купить целый бочонок пороха и ружье, хотя, пожалуй, не такое меткое, как «оленебой», но все-таки бочонок хорошего пороха и довольно изрядное ружье. А индейцы не слишком разбираются в огнестрельном оружии и не всегда понимают разницу между тем, что действительно хорошо или только таким кажется.

— Это ужасно… — прошептала девушка, пораженная простотой, с какой ее собеседник привык говорить о происходящих событиях. — Но вы забываете о моих платьях, Зверобой. А они, я думаю, могут соблазнить ирокезских женщин.

— Конечно, могут, Джудит, конечно, могут, — отвечал охотник, впившись в нее острым взглядом, как будто ему хотелось убедиться, что она действительно способна на такую жертву. — Но уверены ли вы, девушка, что у вас хватит духу распроститься с вашими нарядами для такой цели? Много есть на свете мужчин, которые слывут храбрецами, пока не очутятся лицом к лицу с опасностью; знавал я также людей, которые считали себя очень добрыми и готовыми все отдать бедняку, когда слушали рассказы о чужом жестокосердии, но кулаки их сжимались крепко, как лесной орех, когда речь заходила об их собственном имуществе. Кроме того, вы красивы, Джудит, — можно сказать, необычайно красивы, — а красивые женщины любят, все, что их украшает. Уверены ли вы, что у вас хватит духу расстаться с вашими нарядами?

Лестные слова о необычайной красоте девушки были сказаны как нельзя более кстати, чтобы смягчить впечатление, произведенное тем, что молодой человек усомнился в ее достаточной преданности дочернему долгу. Если бы кто-нибудь другой позволил себе так много, комплимент его, весьма вероятно, прошел бы незамеченным, а сомнение, выраженное им, вызвало бы вспышку гнева. Но даже грубоватая откровенность, которая так часто пробуждала простодушного охотника выкладывать напрямик свои мысли, казалась девушке неотразимо обаятельной. Правда, она покраснела и глаза ее на миг запылали огнем. Но все-таки она не могла по-настоящему сердиться на человека, вся душа которого, казалось, состояла из одной только правдивости и мужественной доброты. Джудит посмотрела на него с упреком, но, сдержав резкие слова, просившиеся на язык, заставила себя ответить ему кротко и дружелюбно.

— Как видно, вы благосклонны лишь к делаварским женщинам, Зверобой, если серьезно так думаете о девушке вашего собственного цвета, — сказала она с деланным смехом. — Но испытайте меня. И, если увидите, что я пожалею какую-нибудь ленту или перо, шелковую или кисейную тряпку, тогда думайте, что хотите, о моем сердце и смело говорите об этом.

— Вот это правильно! Самая редкая вещь на земле — это воистину справедливый человек. Так говорит Таменунд, мудрейший пророк среди делаваров. И так должен думать всякий, кто имел случай жить, наблюдать и действовать среди людей. Я люблю справедливого человека, Змей; глаза его не покрыты тьмой, когда он смотрит на врагов, и они сияют, как солнце, когда они обращены к друзьям. Он пользуется разумом, который ему даровал бог, чтобы видеть все вещи такими, каковы они есть, а не такими, какими ему хочется их видеть. Довольно легко встретить людей, называющих себя справедливыми, но редко-редко удается найти таких, которые и впрямь справедливы. Как часто я встречал индейцев, девушка, которые воображали, будто исполняют волю Великого Духа, тогда как на самом деле они только старались действовать по своему собственному желанию и произволу! Но по большей части они так же не видели этого, как мы не видим сквозь эти горы реку, текущую по соседней долине, хотя всякий, поглядев со стороны, мог бы заметить это так же хорошо, как мы замечаем сор, проплывающий по воде мимо этой хижины.