На пути - Жорис-Карл Гюисманс

Дюрталь затворился в келье; часы тянулись нескончаемо; он убивал их, тасуя в себе все те же вопросы и те же ответы. От такого переливания из пустого в порожнее ему самому уже становилось стыдно.

«Ясно одно, — твердил он вновь и вновь, — я жертва душевного расстройства; о причащении другое дело, тут мои мысли могут быть ошибочны, но они не безумны, а вот проклятый вопрос о четках!

Он совсем обессилел, чувствуя себя избитым, как наковальня молотом, и наконец заснул на стуле.

Так он дотянул до часа вечерни и ужина. После трапезы Дюрталь направился в парк.

И тогда уснувшие было крепким сном треволнения оживились, и все началось заново: яростный бой во всем его существе. Он сидел неподвижно, безнадежно вслушивался в себя; вдруг послышались быстрые шаги и подошел г-н Брюно со словами:

— Берегитесь, вы в бесовском обстоянии!

Дюрталь совсем обалдел и не отвечал.

— Да-да, — объяснил живущий, — Господь иногда посылает мне дар проницательности, так что я совершенно уверен: дьявол сейчас обрабатывает вас со всех сторон. Ну-ка, что с вами?

— Со мной… я и сам не понимаю. — Дюрталь рассказал о странном сражении по поводу молитвословия, которое он с самого утра вел с самим собой.

— Но это же бред, — воскликнул г-н Брюно. — Конечно приор велел вам отчитывать по десять зерен; десять кругов и невозможно прочесть!

— Знаю… а все равно не уверен.

— Вот-вот, та же самая тактика, — сказал г-н Брюно, — бес и хочет отвратить вас от того, что вы должны исполнить; поэтому пытается обессилить вас, чтобы сами четки стали вам противны. Ну а еще что? Вам не хочется завтра причащаться?

— Точно так, — ответил Дюрталь.

— Как я на вас поглядел за трапезой, так и догадался. Мать честная, после обращения лукавый всегда начинает беспокоиться; ну ничего, со мной еще и не такое было, уж можете мне поверить.

Он взял Дюрталя под руку, провел в приемную, попросил подождать и исчез.

Несколько минут спустя вошел приор.

— Так, господин Брюно сказал мне, что вам нехорошо. Что же, собственно, случилось?

— Такая глупость, право, и рассказывать стыдно.

— Монаха вы ничем не смутите, — улыбаясь, возразил приор.

— Вот оно что: я уверен, что вы мне велели откладывать каждый день в течение месяца по десять зерен на четках, но с самого утра я, против всякой очевидности, сам себя убеждаю, что моя епитимья — по десять кругов четок ежедневно.

— Подайте мне ваши четки, — сказал монах, — и смотрите: вот десять зерен; только это я вам велел исполнять и только это вы должны читать. А вы сегодня собирались отчитать десять кругов?

Дюрталь кивнул.

— И конечно же, запутались, занервничали и, наконец, сдались.

Видя жалобную улыбку Дюрталя, приор решительным голосом продолжал:

— Так вот, послушайте: я категорически запрещаю вам на будущее начинать молитву заново; прочитали плохо — делать нечего, только не повторяйте ее.

Я даже не спрашиваю вас, не приходила ли вам в голову мысль отказаться завтра от причастия: это само собой; к этому-то наш враг и направляет все свои усилия. Так что не слушайте сатанинского голоса, который вас от этого отклоняет; завтра причащайтесь, что бы ни случилось. У вас не должно быть никаких сомнений на сей счет: я вас благословил приступить к таинству, так я и беру на себя всю ответственность.

Теперь другой вопрос: не бывает ли с вами чего по ночам?

Дюрталь рассказал ему про жуткую ночь по приезде в обитель и про утреннее чувство, будто за ним кто-то подглядывает.

— Эти все явления нам известны давно; прямой опасности в них нет, так что не тревожьтесь об этом. Но если они будут продолжаться, благоволите известить меня: тогда мы не преминем и здесь навести порядок.

Траппист неспешно удалился, а Дюрталь остался в задумчивости.

«В том, что суккубические явления суть сатанинской природы, — размышлял он, — я никогда и не сомневался, но вот о чем не знал, так это о кавалерийских атаках на душу, обрушивающихся на рассудок, который остается неповрежденным и все же побежденным. Это сильно, надо бы только, чтобы этот урок пошел мне впрок и впредь я не вылетал из седла при первой же тревоге!»

Он вернулся в келью; на него снизошел полный мир. Со звуком голоса приора все умолкло; теперь Дюрталь только удивлялся, как это он столько часов не мог попасть в колею; он понял, что на него напали врасплох и сражался он не с самим собой.

Он помолился и лег. И вдруг вражеский приступ начался снова, так что он и не распознал новой тактики.

Конечно я завтра причащусь, думал он, вот только… А хорошо ли я приготовился к такому акту? Днем мне следовало сосредоточиться, благодарить Господа за отпущение грехов, а я тратил время на чепуху!

Почему я сейчас не сказал этого отцу Максимину? Как же я об этом позабыл? Да и заново исповедаться надо было бы. А викарий-то этот, викарий, что будет меня причащать…

Отвращение к этому человеку вдруг поднялось в нем и стало таким сильным, что он наконец сам смутился. «Ох, вот и снова меня одолел нечистый, — сказал он себе и решительно заключил: — Все это не помешает мне завтра приступить к Святым небесным Тайнам, ибо я крепко на то решился; вот только не ужасно ли, что лукавый дух то и дело овладевает и погоняет мной, что от небес нет никакого знака, что я ничего не знаю?

Господи, Господи, лишь бы мне ведать наверное, что это причащение угодно Тебе! Дай мне знамение, покажи мне, что я с чистой совестью могу подойти к Тебе; сделай невозможное — чтобы завтра там был не простой священник, а монах…»

И он осекся, сам испугавшись своей дерзости, недоумевая, как посмел он просить о знамении, да еще сам указывать, о каком…

«Чушь! — воскликнул он про себя. — Нет у нас права просить Бога о таких милостях; а потом, Он не услышит моей молитвы, и что тогда? Да только хуже станет тоска, я ведь заключу из Его отказа, что мое причащение ничего не стоит!»

И он попросил Бога забыть о его пожелании, просил прощения, что произнес его, попытался убедить самого себя, что этому вовсе не надо придавать значения, и, наконец, с молитвой уснул.

IV

Выходя из кельи, Дюрталь твердил себе: «Сегодня я причащаюсь, причащаюсь». Но это слово, от которого все в нем должно было бы дрожать и гудеть, не будило в нем никаких благочестивых чувств. Он шел в полудреме, ни к чему не чувствуя вкуса; все ему надоело, в глубине души он чувствовал себя совершенно холодным.

И только когда вышел на улицу, его растревожил некий страх. Я же не знаю, подумал он, когда следует встать со скамьи и преклонить колени перед священником; знаю, что сначала причащается клир, потом остальные, ну а в какой именно момент мне надо направиться к алтарю? Вот и тут не повезло: мне придется подходить к Тайнам одному, а то бы я поступал как все и не было бы риска что-то сделать неприлично.

Войдя в церковь, Дюрталь внимательно оглядел ее: он искал г-на Брюно, чтобы устроиться рядом с ним и с его помощью избавиться от этой заботы, но того не было.

Дюрталь сел, растерянный; он думал о знамении, которого просил накануне, силился отбросить это воспоминание, но уже поэтому думал о нем.

Он захотел заставить себя собраться, молил Бога простить ему блуждание духа; тут вошел г-н Брюно и встал на колени перед статуей Пресвятой Девы.

Почти в ту же минуту к алтарю святого Иосифа подошел брат с длинной тонкой бородкой, свисавшей с грушевидного лица; он нес садовый столик, на который положил салфетку для рук, полотенце, поставил тазик и два малых сосуда.

Видя эти приготовления, напоминавшие, что великое таинство непременно состоится, Дюрталь напрягся, усилием воли прогнал все свои тревоги, одолел сомнения и, убежав от себя самого, горячо просил Мадонну заступиться, чтобы он мог хоть один этот час не отвлекаться, а молиться в мире.

Окончив же эту молитву, он открыл глаза и подскочил, раскрыв рот, при виде священника, который шел вслед за братом рясофором начинать мессу.

Это был не знакомый ему викарий, а совсем другой человек: моложе, с величавой поступью, огромного роста, с бледным бритым лицом и лысым черепом.

Дюрталь глядел, как он, опустив глаза, с достоинством подходил к алтарю, и вдруг заметил, как из-под его пальцев блеснул лиловый отблеск.

Так это архиерей: у него епископское кольцо, подумал Дюрталь. Он наклонился вперед, чтобы разглядеть, какого цвета подрясник надет под ризой: оказалось, белый.

«Так значит, монах!» — изумился он. Машинально обернулся к статуе Богородицы и взглядом поскорее подозвал к себе г-на Брюно. Тот уселся рядом с ним.

— Кто это?

— Дом Ансельм, настоятель нашей обители.

— Тот, больной?

— А вот сегодня он будет нас причащать.

Дюрталь, задыхаясь, пал на колени; его била дрожь: это не сон! Небо ответило ему тем самым знаком, о котором он просил!