Гостеприимная Арктика - Вильялмур Стефанссон

Стуркерсон и Уле, вышедшие в этот момент из палатки, тотчас же заметили, какая опасность грозит собакам, из которых каждая была для нас неоценима. Они начали стрелять, хотя у нас было правило не убивать медведя в воде, где его потом трудно достать. Из воды высовывалась только голова медведя, и поэтому, а отчасти из-за волнения стрелков им удалось убить зверя лишь после длительной стрельбы, причем было израсходовано больше патронов, чем мы могли себе позволить. Но, конечно, следовало сделать все возможное для безопасности наших собак.

Когда началась стрельба, я был почти в полумиле от лагеря. Раздававшиеся один за другим выстрелы все больше раздражали меня. Мои товарищи знали так же хорошо, как и я, что наша жизнь и успех зависели от бережливого отношения к патронам, а тут вдруг Уле стоит и палит вовсю, как ковбой в кинофильме, стреляющий в индейцев. Но мой гнев быстро утих, когда, придя домой, я узнал, какой опасности избежали собаки.

С тех пор как мы покинули мелководье у берегов Аляски, мы через каждые 50 миль производили промеры глубины и неизменно с тем же результатом — 1 386 м, не доставая дна. Это была длина всего нашего линя — около 4/5 мили, и то, что, случайно порвав линь при предыдущих промерах, мы лишились возможности определять глубину дна, было для меня постоянным источником огорчения. Многие географы придерживаются той теории, что океан к северу от Аляски мелок и его дно, со средней глубиною менее 400 м и многочисленными островами, является продолжением материка. Но, вместо материковой отмели, под нами были «глубины океана», и у нас стало одним шансом меньше найти новые земли в этом неведомом море.

Когда мы подошли к остановившей нас полынье, то не произвели сразу промера, так как последний промер был сделан незадолго до того, но на второй день мы опустили лот, и он в первый раз коснулся дна на глубине 736 м. В начале нашей экспедиции мы думали, что если наш лот достигнет дна, это будет указывать на близость земли, которую нам предстояло открыть. Но все последнее время мы шли по направлению к Земле Бэнкса, и результат измерения глубины только подтвердил показания нашего секстана, что мы находимся в 40 или 50 милях от земли, которая уже была открыта, хотя и не населена и мало исследована. Дул устойчивый и сильный восточный ветер, и мы дрейфовали на запад; поэтому весьма вероятно, что если бы мы произвели промер глубины накануне, она оказалась бы меньше. Из ежедневных определений с помощью секстана видно было, что наш дрейф к западу от Земли Бэнкса все продолжался день за днем, хотя и не с одинаковой скоростью. То же подтверждалось и промерами глубины: 27 мая глубина была 962 м, 28 мал — 1 142 м; 29 мая наш лот опять не достигал дна.

Весна уже надвинулась вплотную. С солнечной стороны торосов струились ручейки оттаявшей воды. Всюду слышен был птичий гомон. Чайки появились 10 мая, а к 25 мая их уже было множество; они мирно кружились над нашим лагерем или разгуливали в нескольких метрах от нас, не обращая на нас никакого внимания. Я подозревал, что их влекло не столько к нам, сколько к нашим мясным запасам; но чайки нередко посещали нас, не дотрагиваясь до мяса, хотя никто не стал бы им в этом препятствовать, поскольку мы не нуждались в больших запасах. Белухи шли десятками и сотнями; собаки так привыкли к их пыхтенью, что даже уже не лаяли и не обращали на них внимания. Вода изобиловала мелкими морскими животными, которыми питались чайки, а тюлени плавали на поверхности, лениво подбирая пищу. В их желудках мы находили креветок и мелких «червей» в сантиметр длиною. В верхних слоях воды было так много этих креветок и «червей», что, если бы мы находились в таком бедственном положении, как экспедиция Грили, пробовавшая питаться креветками, мы бы легко ими прокормились.

В июне мы уже почти примирились с нашим пребыванием на льду. Мы решили, что нам придется провести здесь все лето; а там, где проведено лето, следует остаться и на зиму, потому что собранный запас пищи и топлива обеспечивает существование в течение полярной ночи, если оставаться на одном месте. Если же отправиться в путь осенью, приходится бросать большую часть запасов, а в темное время их трудно возобновить. Я убежден, что тот, кто путешествует по Арктике, безразлично — на льду или по суше, в светлое время года не подвергается большой опасности. Но когда дни становятся короче, положение путника значительно ухудшается. Имея это в виду, мы уже стали обсуждать, как проведем зиму на этом крепком ледяном поле, к которому за 2 недели мы уже так привыкли, что чувствовали себя на нем уютно и безопасно, почти как в родном доме. Мы гадали, в каком направлении будем дрейфовать и как далеко окажемся от земли к наступлению следующей весны, когда сможем продолжать наш путь.

5 июня неожиданно появилась возможность выбраться с нашего ледяного поля. Полынью и раньше можно было бы переплыть, если бы в ней была открытая вода; но из-за покрывавшего ее молодого льда нельзя было переправиться ни на лодке, ни на санях, для которых он был недостаточно крепок. В это утро лед, примыкавший к нашему полю, простирался всего на 50 и, за ним было четверть мили открытой воды, а затем полоса прочного на вид молодого льда, прилегавшего к противоположному берегу. Я, как обычно, дежурил ночью и около часа ночи, разбудив остальных, сказал им, что решил попытаться перейти. Около получаса пришлось потратить, чтобы проложить дорогу к воде через 50 м льда, и еще через полчаса наш первый груз был переправлен на другую сторону. Встречный ветер между тем усиливался, и полынья быстро расширялась. Если бы мы оставили весь или почти весь наш запас мяса и жира и если бы вода была спокойна, мы могли бы переправить все в два приема. Но на воде появились белые гребни, и мы не решились слишком тяжело нагрузить наш каяк. Притом мне казалось возможным, что льдина, на которую мы перебирались, представляет собою лишь островок, где нам, может быть, не удастся далеко уйти. Это побудило нас переправить и четвертый груз, состоявший исключительно из мяса и жира. Хотя мы взяли с собою около 500 кг, мы оставили на нашем острове больше тонны продовольствия.

Последняя переправа оказалась нелегкой, потому что полынья расширилась, как мне показалось, до мили (или даже до полутора миль, по мнению Стуркерсона и Уле). Ветер превратился в шторм, и волны с такой силой ударяли о нос нашей лодки, что в течение 10–15 минут я сомневался, продвигаемся ли мы сколько-нибудь вперед. Собаки, всегда плохо переносящие качку, были уже перевезены раньше и привязаны на другом берегу с подветренной стороны. Если бы ветер еще хоть немного усилился и разлучил нас с собаками, создалось бы весьма неудобное положение как для собак, так и для нас, так как мы очутились бы на двух разных ледяных полях, быстро уносимых дрейфом друг от друга. Усиленно гребя, нам все же удалось перебраться. К счастью, оказалось, что хотя поле, на котором мы очутились, было не велико, оно соединялось довольно прочным молодым льдом с другим полем; переходя по ненадежным мостикам из молодого льда с одного поля на другое, мы смогли пройти около 10 миль на восток. Лед под нами, несомненно, дрейфовал все время на запад, но так как в течение 11 дней нашей остановки нас отнесло на запад всего на 90 миль, мы имели все основания думать, что идем на восток по крайней мере с такой же скоростью, с какой нас относило на запад. Следовательно, если бы ветер переменился, наше положение могло бы только улучшиться, так как дрейф тоже изменил бы свое направление и уносил бы нас к Земле Бэнкса, значительно увеличивая скорость нашего продвижения.