«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу! - Андрей Буровский

— Потому они и лучше разбираются в деньгах? — деловито уточнил Александр Гумбольдт.

— Голубчики, — качал головой Докучаев, — голубчики, это можно обозначить гораздо проще… Как ни удивительно, но вы правы, Петр Исаакович: британцы и правда еще в большей степени капиталисты. Мы на континенте тоже буржуи еще те… но они — в намного большей степени.

— И потому, — подхватил Менделеев, — вся послевоенная цивилизация получится коммерческая. Не то чтобы жадноватая там или скупердяйская… Все сложнее. Но цивилизация, в которой все будет мериться на доллар. На удовольствия, на потребление, на коммерцию. Главное будет — получить больше денег.

— А Советский Союз?!

— Послевоенный Советский Союз родится из сговора Сталина и англосаксов… Они ведь его с самого начала подбивали воевать с Германией. Американизировать эсэсэсэр будут не прямо… В нем самом найдется множество людей, которые захотят жить по тем же коммерческим законам. А Германия… Смотрите внимательно, Вальтер…

На экране появились оборванные тощие люди. Они всучали друг другу, обменивали на американские сигареты жалкие кульки с крупой, шоколадки и банки с консервами.

Появился «лагерь по денацификации». В этом лагере Вальтер увидел своих двоюродных братьев, и вели они себя очень по-разному. Один понимал, что нелепо возмущаться этим насильным «перевоспитанием» или возражать лекторам, какую бы чушь они ни болтали. Он «честно» «денацифицировался», не возражая даже самым тупорылым лекторам.

Другой упорствовал, фанатично возражал с позиций расовой теории. Вальтер видел, как упорного повалили, со смехом вливали в него специальную смесь: «антигеббельс». Готовили ее на месте, очень просто: полведра авиационного керосина смешали, дополняя до полного уровня мочой американских капралов. Капралы, радостно гомоня, тут же мочились в ведро. Смесь размешали валявшейся на земле палочкой, так же радостно гомоня и смеясь, стали вливать через рот. Навалились вчетвером, двое вливали.

Научив, с помощью сих мер, Германию демократии, ей позволили медленно подниматься из руин. Парень видел, как уходит в прошлое эпоха, когда все стало можно купить за американские консервы и сигареты. Становилось не так уж и бедно, местами даже расчистили развалины. Германия отстраивалась, богатела. Упорный труд делал жизнь на глазах все более ухоженной, разумной, обеспеченной. И все-таки Вальтер с трудом узнавал родную страну. «Экономическое чудо»? Чудо было простое, как рецепт всякого процветания, и основой чуда был труд. Вот только отношение к труду изменилось.

Страна, из которой Вальтер уехал в Тибет, знала строгий порядок жизни. Теперь считалось, что порядок был насажден злыми нацистами, которые питались маленькими детьми, а дисциплину в стране поддерживали пытками и расстрелами.

Теперь в стране была демократия… Вальтер очень старался понять, что же такое демократия, но, видимо, был не в состоянии.

Вальтер вырос в маниакально трудолюбивой стране, выше всего ценившей знания, образование, квалификацию. Важнее других был тот, у кого было больше знаний, кто обладал большей квалификацией и был полезнее для окружающих.

То есть торговец презервативами тоже мог заработать на хлеб, но и он сам, и все окружающие прекрасно знали, что он вовсе не такой же почтенный человек, как торговец мебелью и автозаводчик. Причем тот, кто продавал подросткам презервативы, еще и рисковал заработать кулаком по хребту от полицейского — а что еще хуже, от папы одного из них. И никакого ему уважения!

Вальтер был сыном Германии, ценившей знания. В его Германии жена профессора входила в лавку — и тут же отступали от прилавка жены банкиров и промышленников, потому что быть женой профессора было гораздо почетнее. Теперь в сто раз почетнее стало иметь деньги — и не очень важно, каким способом. Когда-то положение человека в обществе зависело от идей, знаний, умений… Сегодня все решали только деньги. Любой психически вменяемый человек понимал, что это неправильно, но при демократии получалось, что все в порядке, так и надо.

Вот какие-то юркие личности наживались на торговле медикаментами и теперь рассекали в личных автомобилях, кидали щедрые чаевые в ресторанах — а профессора медицины и другие вполне почтенные, приличные люди нуждались в самом необходимом, потому что не были спекулянтами.

Прижать бы этих юрких людишек, заставить их поделиться… А нельзя, потому что в стране демократия, все свободны, и каждый может делать все, что угодно.

Вот по улицам фланировали размалеванные девки… В старопрежние времена любой полицейский гнал бы их с освещенных улиц палкой. Проститутки околачивались бы там, где можно спрятаться в тени, и, нервно оглядываясь, прикидывали, где можно сравнительно безопасно ухватить прохожего за рукав. А сейчас они формально были работницами фабрики или студентками, и никто не мог погнать их, визжащих, вдоль по улице хорошей дубинкой. Все знали, кто они такие и чем занимаются, — но нельзя! Проститутки гордо вышагивали по освещенным аллеям, в полном осознании своего права — словно были почтенными матерями семейств.

— Но это же гибель культуры! Гибель всего, что мы строили тысячелетия!

— Конечно, гибель. Все, что вы строили тысячи лет, как раз и хотят уничтожить.

Вальтер увидел судебные процессы, на которых немецких солдат обвиняли в поедании мяса врагов, убийстве грудных младенцев и сожжении живьем то ли трех, то ли пяти миллионов поляков.

— Но это же неправда!

— Я и не говорю, что это правда. Я говорю, что так будет… Если мир не остановить, так обязательно будет после того, как вы проиграете войну.

На стене германские офицеры сидели, обхватив головы руками, и только время от времени глухо стонали. А школьные учебники, пресса, радио рассказывали молодым, родившимся после войны, что все их предки поголовно были преступники. Вальтер видел плакаты «Не забудем национальный позор» над немецкими городами, слышал чудовищное радиовранье, от которого Геббельс покрылся бы густой розовой краской.

— Вот так Германию и превратят в страну со сломанным хребтом, — произнес Менделеев задумчиво. — Как вы думаете, зачем?

— Это понятно… Чтобы не стало конкурента, — протолкнул сквозь зубы Вальтер. — Для чего же еще. Людьми без исторической памяти легче и удобней управлять.

— А вот теперь мы оказываемся… скажем, в две тысячи первом году — в начале двадцать первого века…

На экране встал странный город: старинные здания девятнадцатого века, а над ними, как в голливудском кошмаре, какие-то светлые небоскребы — как поставленные на попа и невероятно вытянутые вверх спичечные коробки. Вид был совершенно устрашающий.

— Что это?!

— Так выглядит теперь Франкфурт-на-Майне… Американцы построили вот такие чудесные здания, чтобы научить немцев правильно жить. А немцы не оценили и расползлись по пригородам… Старый Франкфурт они отстроили по старым чертежам, фотографиям и картинам, по воспоминаниям видевших… Вы думаете, это старый город? Нет… Тут в конце войны была такая же каменная пустыня, которую вы видели в Сталинграде. Все эти дома построены через пятнадцать-двадцать лет после войны.

А! Вот идет немецкий парень! Он годится вам во внуки, Вальтер, но тогда ему будет столько же лет, сколько вам сейчас… Давайте зададим ему вопрос. О чем вы хотите спросить своего потомка, Вальтер?

Вальтер подался вперед своим раскрасневшимся лицом.

— Парень! Да, ты… Постой…

Парень остановился, с удивлением глядя: прямо перед ним, прямо в воздухе, заколыхалось, как в испорченном телевизоре, несколько странно одетых людей в странной комнате… К нему обращался молодой человек, примерно сверстник… Но очень странно он выглядел, этот молодой человек… Трудно сказать, в чем именно, — но странно.

— Скажи: кто такой Шиллер?

Парень ухмыльнулся, пожал плечами. Чего хочет этот ненормальный?!

— Кто такой Фридрих Барбаросса?

А! Вот это что! Это опрашивают про новые модели… Лицо парня двадцать первого века разгладилось:

— А сколько в них лошадиных сил?

И погас экран, не закончив полезного исследования. Парень пожал плечами, пошел дальше. Он думал уже о простом, о родном и понятном: о пиве и девках.

А далеко от Германии, в сердце Азии, в рукотворной пещере, Вальтер фон Штауфеншутц бился в истерике, судорожно стонал, не в силах справиться с навалившимся кошмаром.

— Будущее Германии станет сытнее и теплее… — пытался «утешить» его старший Гумбольдт.

— Я не хочу! — глухо простонал Вальтер из-под рук, закрывающих лицо. — Не хочу! Что угодно, но не такой конец!

— Вы еще далеко не все видели… Но куда пойдет, уже понятно.

— Но СССР ведь выиграл войну! — вскинулся Петя. — И мы не будем под американцами!