Конан Великий - Леонард Карпентер

Глава XVII

ДРЕВНИЙ ХРАМ

Переход через Карпашские горы Конан воспринимал как каникулы, отдых от тоскливых внутригосударственных дел, дипломатических переговоров, судебных разбирательств… Столица империи оставалась в его отсутствие в надежных руках — Зенобия и Публио знали толк в управлении страной. В Офире все было более-менее стабильно. Барон Хальк готов был защищать свою немедийскую вотчину от кого угодно, лишь бы сохранить титул правителя. Даже нападения коринфийских отрядов на аквилонские дозоры прекратились. Противник понимал, что было бы глупо задерживать и рисковать обернуть прогни себя такую мощную армию, явно нацелившуюся уходить с его территории. Таким образом, Конан мог сосредоточиться на обдумывании планов решительного удара в сердце Кофа, в сердце его правителя, личного врага киммерийца — принца Амиро.

Это, впрочем, не означало для Конана спокойного и беззаботного времяпрепровождения. Киммериец проводил дни, возглавляя расчистку изрядно заросшей дороги для колонны. В этом деле ему очень пригодился опыт, приобретенный на границе с пиктами. Частенько, берясь за топор сам, он на равных соперничал с самыми поднаторевшими в расчистке завалов сержантами саперной роты.

Часть своего времени киммериец посвящал общению с неразлучной парочкой — Делвином и Амлунией, часть — разговорам со сторонившимся их Просперо и другими офицерами. По нескольку раз в день король лично объезжал всю колонну, проверяя состояние обоза, готовность караулов, наблюдая за настроением солдат.

Вся эта рутина оставляла голову Конана свободной для раздумий. Он частенько вспоминал свою верную Зенобию и любимого Конна — наследного принца, упрекая себя за то, что их любовь, спокойная, размеренная жизнь главы королевского семейства не могла удовлетворить его. Он, всесильный правитель, мужественный воин, был рабом собственных варварских привычек и инстинктов, душивших его в спокойной, размеренной жизни во дворцах.

Впрочем, и эту жизнь спокойной назвать можно было лишь условно. Вокруг короля постоянно толпились жадные до власти люди, то и дело подвергающие его силу, ум и волю суровым испытаниям. На каждого коронованного льва всегда находился лихой волк вроде Амиро или стая шакалов, готовых в момент его слабости вцепиться ему в глотку.

Видит Кром — тяжело захватить трон, но еще труднее удержаться на нем. А он, Конан, задумал не только сохранить свою власть над могучей, процветающей Аквилонией, но и расширить ее, распространив на огромную империю, а затем — и на весь мир.

До сих пор боги хранили его, вели по жизни и не противились любым его желаниям. Порой киммериец физически ощущал в себе прилив особой, нечеловеческой силы… что, в сочетании с лестными речами Делвина и Амлунии, натолкнуло его на мысль, что он и вправду не просто человек, а существо, стоящее на пути к божественности. Правда, подчас эту сверхъестественную силу трудно было назвать божественной — фонтан черной, необузданной, идущей словно из-под земли энергии скорее соотносился с мрачным царством Эрлика.

Делвин не упускал возможности поговорить с Конаном на философские темы. Так, в один из дней, когда Конан спешился, чтобы поправить ослабшую подпругу своего скакуна, карлик подъехал к нему поближе и, глядя в пространство, сказал:

— Эй, Конан Отрыватель Голов, послушай-ка меня. В истории уже бывало, что смертный становился богом. Но ни один человек еще не правил всем миром. Не кажется ли тебе, что достижение второго будет автоматически включать в себя первое из вышеперечисленного?

Киммериец усмехнулся:

— Выходит, что так. Хитрый он, однако, парень, этот гномик, — правда, Амлуния? — обратился он к подъехавшей поближе любовнице. — Похож я на бога, а, девочка? И нужно ли мне захватывать весь мир, чтобы доказать это?

— Повелитель, да когда мы оказываемся на ложе вдвоем, я ведь не зря перебираю имена всех знакомых мне богов, не в силах понять, кто из них овладевает мною! Я прошу только об одном: не становись дряхлым, мудрым, но слабосильным божком. Мне куда больше по вкусу джинны, инкубы или огненные демоны!

— Верно подмечено, — задумчиво сказал Конан. — Грань между богами и демонами почти незаметна и легко преодолима.

— Эй, Конан Сокрушитель Ребер, послушай меня еще! — вновь вступил в разговор карлик. — Угадай, что ты обнаружишь, войдя в мир богов? Да все то же самое — ту же маленькую деревушку, только населенную не королями, а божествами. Понял, куда я клоню? Найдется и в этой деревне возмутитель спокойствия, который вознамерится стать во главе остальных, опираясь на свою силу и дерзость…

Так и шли их разговоры, перескакивая с шутливого богохульства на серьезные философствования. Делвин мыслил глубоко и образно, и Конан порой начинал удивляться, как ему раньше удавалось обойтись без советов карлика. Да и Амлуния, несмотря на все ее бурное прошлое, казалось, накрепко прикипела всем сердцем к киммерийцу. В общем, у короля давно не было таких приятных попутчиков в дальнем походе.

С Просперо Конан предпочитал не обсуждать свои самые сокровенные замыслы. Граф олицетворял для него прошлую жизнь — дворцы, замки, захват аквилонского трона, а также верную дружбу надежных соратников, благородных подданных. С трудом скрываемая неприязнь графа к новым фаворитам короля не радовала Конана, но пока дело не дошло до открытого противостояния, обмена взаимными упреками между его приближенными, он, как и Просперо, делал вид, что все в порядке.

День за днем армия Конана забиралась все выше в горы. Поход превратился в бесконечную череду подъемов и спусков, разбитых в ущельях лагерей и дневных переходов. Дорога становилась все труднее. Подчас целый день уходил на то, чтобы при помощи веревок поднять или спустить с высокого уступа лошадей, мулов и всю поклажу обоза. Временами проходимая тропа становилась настолько узкой, что существенно замедляла продвижение непроизвольно вытянувшейся колонны. Иногда Конану даже приходилось отдавать приказ о ночевке в двух лагерях, при этом сам он, следуя теоретической вероятности столкнуться с противником, скорее всего, впереди по курсу, оставался ночевать в передовом по ходу движения отряде.

Прошло еще несколько дней — и ландшафт вокруг колонны изменился. Обрывистые склоны уступили место каменистому, загроможденному скалами, но все же вполне проходимому плато. Последний хребет впереди уже не казался уходящим к самому небу. Изменилась и погода: бури и ежедневные грозы, порой уносившие молниями жизни то поднявшегося на скалу разведчика, то нагруженной металлом лошади, казалось, не тревожили плато. На небе вместо сплошной пелены туч появилось солнце, а ночью после восхитительного кроваво-золотого заката — луна и яркие звезды.