Русский авангард. И не только - Андрей Дмитриевич Сарабьянов

С начала 1980-х годов – и навсегда – Резо связан со своим Театром марионеток. Он его основал, он пишет пьесы, он же ставит спектакли. Он, наконец, придумывает декорации и костюмы для своих героев. И сами герои – тоже его дети. Ведь они – а это всего лишь куклы – воплощения человеческих душ.

В театре Резо, несмотря на кукольные масштабы, всё очень серьезно. Устройство марионеток – специальная наука. Рукотворность, соединенная с неуемной фантазией автора, – вот главная особенность декораций и костюмов. Труд, в них вложенный, скрыт за впечатлением легкости их изготовления. В ход идут даже самые неприглядные и странные предметы – спичечный коробок, пробка от бутылки, кусочки старых тканей, пуговицы, бижутерия. Всё будто сделано по рецепту Ахматовой – «когда б вы знали, из какого сора…» Правда, Ахматова не говорит, что такой труд дается легко. Результат тоже по Ахматовой: «И стих уже звучит, задорен, нежен, / На радость вам и мне» («Мне ни к чему одические рати…»). Спектакли Театра марионеток могут действительно и рассмешить, и растрогать до слёз.

Мне кажется, что не кино и театр, а всё-таки живопись стала главным направлением в художественной эволюции Резо Габриадзе. Причем живопись особая – не традиционное масло, а гуашь. Этот материал, который вообще считается графической техникой, не терпит красочных наслоений, поэтому каждое касание кисти становится отпечатком душевных и эмоциональных движений художника. Результат мгновенно овеществляется на бумаге. В этом гуашь подобна фотографии. Фотографии невидимого состояния души.

Его работы начала 1980-х годов – именно в этой технике. Удивительно, что в них уже найдено то, что привлекает и завораживает глаз зрителя и сейчас. Мастерство цвета.

По сути дела, в этих сценках городской довоенной жизни (то есть детства художника) ничего особенного не происходит. Идет пильщик дров. Еврейская семья сидит около дверей своей лавки. Беседует парочка. Старик под зонтиком. Проезжает редкое авто. Ворота комиссариата. Вдали маячит памятник вождю.

Довольно невыразительный список событий. Но художник Габриадзе и не стремится к бытописательству. Его охватывает чувство ностальгии по ушедшему – не только детству, но целому миру, который восхищал его своей красотой, яркостью и неожиданностью. Этими чувствами-красками буквально наполнены его листы. Гуашь божественно ложится на поверхность бумаги. Цвет берет на себя всю выразительность.

Художник знает, что особенно хороши в гуаши все оттенки синего – от голубого до ультрамарина. Он их любит и не скупится на них. У него синее и Подмосковье, и Кутаиси. Будто следует завету Николоса Бараташвили:

Цвет небесный, синий цвет

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал. <…>

В этот голубой раствор

Погружён земной простор

Это лёгкий переход

В неизвестность от забот.

(Перевод Бориса Пастернака)

Гуашь была первой техникой художника Габриадзе и поэтому осталась любимой. Но он в совершенстве постиг и другие техники – темперу, акрил и масло.

Он – прирожденный живописец. Одарен талантом цветови́дения. Замечает вокруг себя и акцентирует в картинах малейший цветовой нюанс. Восхищает его непосредственность, с которой он, ничтоже сумняшеся, пользуется яркими цветами, золотом, серебром и другими «опасными» красками. Ему же они верно служат и обретают в его руках первозданную чистоту и выразительность. Самым чудесным образом всё, чего касается рука художника, становится искусством.

Художник Габриадзе – самобытный. Он не оканчивал ни художественных вузов, ни училищ. Зато прошел студийную, а значит очень «личную», предназначенную только ему, школу у трех грузинских мастеров – скульптора Валико Мизандари, художника и актера Дмитрия Такишвили и замечательного живописца Тенгиза Мирзашвили. Такое обучение сродни средневековому – смотреть, как работает мастер, и учиться у него. Так и Габриадзе учился, хотя судьба уводила его в другие стороны. Но живопись оставалась с ним всегда. Так же, может быть, учился и любимый им Нико Пиросмани. Недаром с ним у Габриадзе существует некая внутренняя связь. Она очевидна и для внешнего взгляда – имеются определенные точки стилистического соприкосновения художников. Скажу яснее: для меня два имени – Пиросмани и Габриадзе – определяют грузинскую живописную культуру.

Внимательный взгляд обнаружит в живописи Габриадзе не только грузинские корни. В ней есть европейские отзвуки – стилистики Жоржа Руо, Анри Матисса, других фовистов. Из русских модернистов наиболее близки Габриадзе Михаил Ларионов и Наталья Гончарова. Не следует думать, что речь идет о каком-то серьезном влиянии. Художник Габриадзе учился и до сих пор учится у этих мастеров. Взятое у них он преображает в свое собственное. За этим кроется необыкновенная открытость в восприятии другой эстетики. Он не боится чужой красоты, потому что владеет своей собственной.

Кто же герои его картин?

Сначала героями были самые простые люди, жители Кутаиси. Образы, пришедшие из воспоминаний, из детства. Они остались навсегда.

Но появились портреты и другие герои – персоны, личности, гении. В этом ряду первыми стоят поэты. Писатель Битов открыл для Габриадзе «занавеси к Пушкину». И Пушкин стал главным героем Габриадзе. Его «Пушкиниана» полна портретов, реальных («просто Пушкин») и фантастических («Пушкин в 1845 году», «Пушкин в 1872 году»). Вместе с Битовым они придумали про Пушкина много разных историй, которые могли бы произойти с поэтом.

Другой поэт – Галактион Табидзе – сам пришел к художнику Габриадзе. Спящему. С тех пор, благодаря художнику, он постоянно оказывается в неожиданных ситуациях. С Габриадзе он остался навсегда. Цикл «Галактион» длится много лет, картинки невероятно красивы, написаны в самых разных манерах.

Есть и другие герои его портретов. Великие Лев Толстой, Станиславский и Солженицын. Друзья и современники Белла Ахмадулина, Битов, Окуджава, Жванецкий, Норштейн, Мамардашвили. А почему Аполлинер? На это Габриадзе отвечает: «Трудный вопрос. Но он был поэтом любви».

Может быть, самая важная особенность живописи Габриадзе – свобода. Художник Габриадзе свободен – от каких-либо условностей, от связывающих руки канонов, от академических знаний и правил. Он несвободен только от своей души – чуткой, нежной и любящей.

Дорога к живописи через живопись. Фархад Халилов

Темное шоссе, фары высвечивают какие-то неясные постройки, природы не видно – ее как будто не существует. Бесконечные повороты. Мы едем в мастерскую Фархада Халилова. Почти не разговариваем. Я волнуюсь. Может быть, он тоже?

Вот наконец приехали. Показалось – далеко от города. Как можно так далеко ездить каждый день? Он ездит! Уже само преодоленное расстояние вызвало уважение. Ведь народный художник Азербайджана мог бы, наверно, иметь мастерскую в центре Баку? А