Девушка с зелеными глазами - Собиан Хайес

Мне внезапно вспомнились ее слова. «Все сложится так, будто тебя никогда и не было». Я до сих пор не понимала, что она имела в виду, но по коже у меня побежали мурашки.

Она осмотрела истерзанное тряпье на полу, которое когда-то было моим русалочьим платьем.

— Ты спала?

— Нет, ни секунды.

— И я тоже, — призналась она. — Пойдем позавтракаем.

Ее кухня была просто мечтой поклонника хай-тека: красные глянцевые дверцы, столешницы из черного гранита, блестящая хромированная плита и защитные покрытия. Огромный двухдверный холодильник и кофе-машина с пятью разными режимами просто кричали о том, что их хозяева не бедствуют. Кроме соковыжималки, остальные кухонные навороты я даже не смогла определить. Женевьева сделала нам омлет, как раз такой, как я люблю, — нежный, но не жидкий, достала рогалики из муки грубого помола, мюсли и свежие апельсины. Она казалась здесь полноправной хозяйкой, и я не понимала, как она может оставить все это ради полной неизвестности.

— А те люди, с которыми ты сейчас живешь, знают про нас что-нибудь? — спросила я, в то время как мой желудок радовался первой пище за день.

Она покачала головой:

— Они милые, сердечные люди, но я никого не подпускаю слишком близко… Не доверяю им… Больше.

Ей даже ничего не надо было объяснять. Всю свою жизнь я пыталась не оказаться чересчур близко с чужими людьми. Раньше я думала, что это они отдаляются от меня, и только теперь поняла, что это мой неосознанный выбор и мое не очень дружелюбное настроение выступало барьером.

— Лучше не полагаться ни на кого другого, — добавила она. — Тогда тебя никто не обидит.

В голове не укладывалось, что мы прожили такие разные жизни и смогли остаться настолько похожими. Я могла не рассказывать ей, что мне было сложно найти друзей, она безжалостно сказала об этом еще в нашу первую встречу. Я старалась не смотреть, как Женевьева заправляет омлет перцем, но не кладет никакой соли, добавляет совсем немного молока в свои хлопья и хрустит сухими. Потому что я делала абсолютно то же самое. И тут настало время вопроса на миллион долларов. Я отложила нож и вилку и осушила чашку с кофе.

— Когда ты обо всем узнала?

Она задумчиво приложила палец к губам:

— Я, кажется, знала об этом всегда. Я даже не помню, чтобы было время, когда я тебя не помнила. И я всегда думала, будто виновата в том, что тебя нет рядом.

— Почему?

— Приемные родители говорили мне, что я совершенно ужасная, — почти весело сказала она. — Поэтому я считала, что нас разделили из-за меня.

— А как ты нашла меня?

Она пристально посмотрела на меня, и я заметила, что ее глаза стали влажными, как листья кувшинки на воде.

— Это было совпадение, судьба… Можешь называть это, как угодно.

Я глубоко вздохнула.

— Правда?

— Правда, — с нажимом произнесла она. — Я очень много разъезжала по стране, поэтому каковы были шансы когда-нибудь приехать и в твой город? А потом произошел этот случай в автобусе… Ты, наверное, тоже что-то почувствовала?

Получается, что мы встретились абсолютно случайно. Я не была уверена, было ли сложнее поверить в это, чем в предположение, что она как-то узнала, где я, и специально выследила меня. Она посчитала, что это провидение, и с этим нельзя было не согласиться.

— Да, почувствовала, — призналась я. — Но не поняла, что это было. Я почувствовала эти волны эмоций и подумала, что это была ненависть.

Женевьева склонила голову набок:

— Да, я правда тебя ненавидела. Ты выглядела такой счастливой, что мне захотелось стереть эту довольную улыбку с твоего лица или выдернуть тебя из твоего самодовольного жалкого мирка.

— Ты обвиняла меня в том, что случилось?

— Да, — уверенно ответила она. Я хотела, чтобы она объяснила свой ответ, но она продолжала молча гипнотизировать меня своим взглядом. Раньше никто так не смотрел на меня, а она еще и могла прочесть мои самые сокровенные мысли, что казалось вдвойне назойливым.

— И поэтому ты делала все эти ужасные вещи?

Она непринужденно пожала плечами.

— Ты даже не ощутила всего горя, даже не знала, что я существую. Ты хоть представляешь, что я почувствовала, когда впервые увидела тебя в тот день жизнерадостно смеющейся, будто тебе на все наплевать?

— Но это была не моя вина.

— Я пыталась достучаться до тебя, — настаивала она и похлопала себя по макушке. — Ты не могла этого не чувствовать и должна была ответить. Я тебя так любила, но годы шли, и я вырастила в себе презрение и обиду.

— Но я ничего не сделала, — повторила я. — Меня нельзя было ни в чем обвинить.

Она выставила вперед руки, ладонями вверх, и сказала как бы самой себе.

— Сначала я хотела, чтобы ты страдала, потом, чтобы ты вообще исчезла, но наконец поняла… Это же второй шанс для нас обеих. Теперь все снова может наладиться.

Я громко фыркнула от негодования, не желая верить собственным ушам.

— Просто так? И ты думаешь, что я прощу и все забуду?

Она, похоже, была очень озадачена, что я не соглашаюсь с ней. Для нее эта ситуация представлялась ясной, как день.

— Ты должна посмотреть на ситуацию моими глазами, Кэти. У меня ничего не было, у тебя было все. Но оказалось бессмысленным ненавидеть тебя или пытаться прогнать. Теперь я поняла, что мы не можем скрыться друг от друга, и больше нас никто не разлучит.

Что-то пошло не так, и ее слова серьезно пугали меня. Все, что она говорила и делала вплоть до этого дня, не убеждало в том, что она способна измениться. От навязчивого желания уничтожить меня она переключилась на какой-то удушающий собственнический инстинкт, который напрягал меня совершенно так же. И еще оставалась мама, которая будет переживать это неизвестно как.

— Маме был всего двадцать один год, — попыталась я объяснить. — Она не понимала, что делает. Никто не знал, что она беременна, и она была в депрессии…

— Почему ты до сих пор защищаешь ее, Кэти?

— Это как-то странно, — пробормотала я. — Человек, о котором ты думал, что знаешь лучше всех, и единственный в целом мире, кому можешь полностью доверять, оказывается совершенно другим. Кем-то, способным на невообразимые поступки.

— Разве мы все на самом деле то, чем кажемся, Кэти? У нас есть разные маски, которые мы надеваем для других людей, потому что боимся, что если они увидят реального человека изнутри, то мы им не понравимся.

Я собралась с духом, чтобы задать важный вопрос.

— Твои приемные родители… ты на самом деле не причинила им вреда?

Не знаю, улыбнулась она или это была игра света и тени.

— Они были просто отвратительными людьми. Ограниченными и самодовольными, без любви и радости, только одни страдания, покорность и воздаяние. Они оставили меня у домашнего алтаря, чтобы я молилась и стала лучше… у двух горящих свечей. Я открыла окно, и занавеска загорелась. А огонь разошелся так быстро…

Я закрыла глаза и беззвучно прочитала молитву, благодаря за то, что несчастный случай не был подстроен ею. Но остался еще один пожар, в доме священника.

— И с тех пор ты больше туда не возвращалась?

— Никогда.

Я отчаянно хотела ей поверить, потому что иначе оставалась только ужасная альтернатива.

— Мне кажется, это было предрешено, — несмотря на страх, медленно произнесла я. — Мы должны были найти друг друга и дать маме второй шанс.

— Да, у нас одна мать, — согласилась она, но ее голос звучал странно, будто она заранее репетировала эту реплику. — И этого никто не оспорит.

— И что мы будем делать?

— Я думаю, настало время нам навестить ее, Кэти. Вместе.

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Мы с Женевьевой бок о бок ехали на заднем сиденье машины. Время от времени она на секунду засыпала от усталости, и ее голова склонялась мне на плечо. Я не отталкивала ее и разглядывала лицо мамы в зеркале заднего вида. Ее глаза были расширены от страха, и она не оглядывалась на меня. Только мне показалось, что все прояснилось, как понимание ускользнуло от меня снова, будто игрушечный кораблик, который волной унесло в море. Мы отправились вместе к нам домой, и я ожидала что-то вроде решающей сцены, но ничего не произошло. Мама не казалась исполненной любви или раскаяния по отношению к ребенку, которого она выбросила, и не пускалась в объяснения, почему смогла оставить только одну из нас, она просто была напугана и встревожена. Они с Женевьевой обменялись только несколькими фразами на пониженных тонах, мама тут же бросилась куда-то собираться и за несколько минут упаковала полную сумку еды, питья, свернула теплые одеяла и приготовила фонарь. Меня заставили надеть самую теплую куртку, плотные носки и обувь и усадили в машину, неизвестно зачем.

Мама рванула от нашего дома на огромной скорости и запросто могла бы дать фору водителю «Формулы-1», несмотря на погодные предупреждения по радио и телевидению, убеждавшие людей не покидать дома без крайней надобности. Обычно она была, наоборот, слишком осторожной, а по дорожным знакам я поняла, что мы мчимся к автостраде, и видимость впереди не больше пары метров. Что бы они ни задумали, это не терпело отлагательств. Я стала клевать носом от усталости, километры однообразно двигающихся белых пятен постепенно загипнотизировали меня, и мой мозг сдался. Веки налились тяжестью и стали постепенно закрываться, пока не сомкнулись и я не забылась тяжелым сном.