Непал без вранья - Анастачия Мартынова

доме утром, и я прихожу в школу и иду домой, и я готовлю еду, и мы едим еду. Я люблю читать и хочу быть как вы. Иногда я люблю делать работу, потому что мы должны быть хорошими и добрыми в большом количестве. Я не люблю драться, потому что это не хорошо. Я люблю делать после школы работу и опять читать, потому что я хочу читать больше. Моя мечта быть, как вы, и медсестрой. У меня есть маленький кот и собака. У меня есть подруга. Ее имя Ревати и Сусилла. Я никогда не видела моря. Мой любимый предмет в школе математика. Я верю в индуизм. Я щаслива, потому что я читаю и вижу зеленые холмы, и мои дедушка и бабушка как боги. Что вы делаете после школы? У вас есть домашние животные? Вы щасливы или нет?»

Последней свое послание вручает мне Сусилла.

«Дорогая Камилла, я верю в мечту, — пишет она, — и я счастлива писать тебе это письмо».

Сусилла заворачивает его в смешной конвертик, кладет к остальным и выходит из класса. Я следую за ней, но на выходе меня кто-то ловит. Это Ниса. Она крепко держит меня и еще несколько минут не выпускает из объятий.

Заключение

Зима пришла в Мальбасе в конце декабря. Солнце, вопреки прогнозам Асиса, продолжало нас радовать, и днем температура обычно не падала ниже отметки в 10 градусов. А вот ночами она стремилась к нулю. Один спальник сменили целых три — спасительное наследство Элли и Бруно, которых я с благодарностью вспоминала каждый вечер. Я перебралась в кровать Аси, перетащив одеяло вдобавок, которое поначалу брезгливо стелила лишь под себя. И если раньше мы просыпались от водопадов, стекавших с крыши конденсатом прямиком в постели, то теперь даже они застыли повелением температуры. А утром обесцвеченную холодами траву покрывала стружка инея, напоминавшего о доме, грядущем празднике и снеге, какого этой зимой я увидеть уже не чаяла. Было удивительно признавать это, но я скучала по капризам погоды: ночному ливню, чей оркестр не будил меня с самых муссонов, снегу, который обыкновенно приглашал ожидание Нового года и перемен. Шел наш четвертый месяц без всяких осадков.

Мы надели куртки, сняли конверсы, заменив их тяжелыми, но теплыми ботинками из трека, закутались шарфами, и жизнь потекла еще медленней и глуше. Но согреться все-таки не удавалось. Я стала кипятить воду для купания, отчаянная Ася продолжала мыться под колонкой — стремительно и с криками. Холода оказались не настолько лютыми, как мы представляли из дома, но нередко сразу после уроков, когда солнце садилось за гору и налетал жестокий северный ветер, мы бежали к огню и проводили весь вечер у очага, читая вслух Стейнбека, Набокова и Фаулза, сменяя друг друга на готовке: Ася и я да несмышленый новый охранник, трехмесячный пес Балу. Он кусал все подряд и умудрялся спать вверх тормашками.

Остальные волонтеры давно разъехались, а Яна и Асис отбыли в Катманду покупать новые книги для школы и продлевать непальскую визу. Субасдай коротал вечера в своей деревне, и мы впервые остались в школе за главных — готовили, проводили утренний круг и занятия, отпускали детей сигнальным свистком, следили за стройкой, охраняли школьные запасы. И занимались тем приятным произволом, за который журить нас было некому. Например, готовили друг другу подарки прямо на уроках. Или же вместо уроков — так будет сказать, пожалуй, вернее. Дети удивлялись, ведь даже дни рождения в деревне справляют без подарков, а единственное угощение для одноклассников — две мятные конфетки, можно сказать, праздничный стол. Но они бережно хранили наши тайны («Точь-в-точь, как у Аси-мэм, то есть мы ничего не знаем», или: «Мы ничуть не догадываемся, что подарит вам Энни-мисс») и активно нам помогали. Мне — рисовать для Аси подарочные открытки от школьников старших классов, ей — разукрашивать упаковочную бумагу шестиугольниками-гексаграммами (звездами Давида, как мы привыкли их называть)[79].

***

Новый год мы встретили с тыквой, бережно хранимой целый месяц, яйцами, за которыми пришлось спускаться в нижнюю деревню, бананами и мандаринами, какими угостили нас дети, и, конечно, свечами и рождественским джазом. А вернувшись домой, я вручила Асе свой подарок — «Коробку воспоминаний» из десяти памятных деталей, в которую сложила билеты из Джанакпура, камешек из трека, страницу любимой книги, что мы читали вечерами, детские рисунки и другое, в том числе послания от Элли, Клаудии, Яны и Асиса, не успевших поздравить ее лично. Свой сюрприз Ася подарила мне утром — это была ее «страшная тайна». По которой я допытывалась весь декабрь. «Страшная тайна состоит в том, — написала она, — что больше месяца я готовила твой новогодний подарок, и ты постоянно меня засекала».

Но просто так я получить его не могла — прежде нужно было отыскать 13 записок с подсказками, одну за одной, и последняя рассказала бы мне, где лежит сокровище.

Например, записка 7

В клубах, в парках, на скамейках

Старых шахмат слышен  стук.

Кто так странно  возбуждает,

Вишнуитам худший   друг?

Здесь мне надо было перевести слова «шахматы» (chess) и «стук» (клок) или вспомнить наш разговор с вишнуитами, чтобы найти следующую записку в коробке с чесноком.

Записка 8

Посложней теперь загадка:

Кто, какой ни вспомнишь век,

В королевстве самый сильный

И могучий  человек?

Эта задачка была о шуте, и я нашла следующую записку под картой джокера, прибитой над нашей кроватью.

Или же вот, одна из любимых, записка 10

Денег, сколько б ни работал,

В рай с собой не унесу.

Накоплю-ка  лучше  досок

И построю  дом в лесу!

Она указывала на Генри Торо, и записку номер 11 я отыскала в его книге «Уолдон, или Жизнь в лесу».

***

И наконец, добравшись до записки 13, я нашла в пакете с лекарствами несколько свертков, аккуратно упакованных в бумагу со звездами и перемотанных красной шерстью. Там были карты с игрой, которую так любила Элли. «Эллина игра», мы так ее и прозвали.

Проигрываешь/выигрываешь, как угодно, пьешь, правила простые.

«Карты старые, зато компактные — будешь брать с собой, — писала Ася. — Набор не полный, но напиться хватит:)».

Еще там были витамины, и — боже! — кальций:

«Кусайся покрепче и вообще не болей».

Набор черных ручек. Я улыбнулась — здесь местной шуткой был вопрос: «Куда подевались ручки?» Сомнений не оставалось ни у кого — они