У ночи тысяча глаз - Корнелл Вулрич

Голос: «Да-да, вам не нужны его деньги, не нужны его чеки. Впрочем, один из них вы все же взяли, разве нет? На сумму от пятисот до пяти тысяч долларов. И отдали мне. В данный момент он находится у меня. С вашей передаточной надписью на обратной его стороне».

Томпкинс: «Вы принесли сюда спиртное и напоили меня. Я не знал, что делаю. Я ведь не привык пить. Теперь не помню, чтобы делал это. Думаю, вы сами все подделали».

Голос: «Вы писали у меня на глазах. Это же ваша передаточная надпись, не моя. А если я дам делу ход, вы знаете, что вас посадят в тюрьму на двадцать лет?»

Томпкинс: «Я и так пойду в тюрьму. Только не из-за этого чека».

Голос: «Вы сделаете, как я вам говорю?»

Долгая пауза.

Томпкинс (безразлично): «Нет».

Стул резко отодвигается.

Голос: «Ну так как? Сделаете?»

Томпкинс: «Уберите эту штуку. Она мне повредить не может».

Голос: «Ах вот как? Не может? Мне только и нужно, что дернуть палец, и вы сами убедитесь. Дурак! Жалкий паршивый изъеденный блохами дурак! Вы могли бы быть богатым человеком. Я пытаюсь помочь вам. Пытаюсь помочь нам обоим».

Томпкинс (грустно): «Да нет, дурак-то именно вы. Бедный дурак. Заявились сюда ночью, потому что оказались в безвыходном положении. Но никаких его денег не получите, как бы вам этого ни хотелось. У вас уже не осталось времени. Господи, да вы ведь умрете раньше него. Его час пробьет будущей ночью, а ваш — нынешней. Вы не выйдете живым из этого дома. На лестнице, через две-три минуты…»

Голос: «И кто же свершит правосудие? Уж не вы ли?»

Томпкинс: «В этот самый момент в комнате над нами находятся двое в штатском, они слушают каждое слово, которое мы произносим…»

(Доббс неожиданно попятился назад.)

Томпкинс: «Я все время знал, что они там. Я не мог помешать вам прийти сюда, не мог помешать сказать то, что вы сказали. Какой от того прок? Их имена Эдди Доббс и Билл Сокольски, и они там уже два дня…»

(Сокольски в смятении глухо грохнулся на спину на пол.)

Томпкинс: «Вон, слышали? Ну, теперь-то вы мне верите?»

(Торопливые шаги по полу внизу.)

Томпкинс: «Бесполезно. Никуда вам не убежать. Вы идете навстречу ей, а не от нее. В данный момент смерть несется на вас, я слышу, как машут ее быстрые крылья, чувствую ее, вижу ее, она на пути к вам. Вам осталось жить всего несколько секунд…»

Голос (в бешенстве): «А вот и твоя смерть, подлый двурушник! За то, что подставил меня!»

Выстрел из револьвера.

Дверь резко распахивается, слышны поспешные шаги на лестнице.

Сокольски сорвал с головы наушники, чуть ли не вместе с ушами, швырнул их к стене, выхватил револьвер из кобуры, висевшей на спинке кровати, выскочил из комнаты и бросился вниз по лестнице.

Какой-то мужчина, опережая его на полтора марша, летел вниз очертя голову. Сокольски заорал:

— Стоять! Ни с места!

Сам он резко остановился, прицелился на два с половиной марша ниже мужчины. Последний возник из-за поворота, тут же пальнул по Сокольски, и пуля просвистела у его виска.

Сокольски не шелохнулся. Он не стрелял, держа под прицелом площадку внизу, самый последний марш, рассчитывая, что уложит мужчину там. Траектория была весьма сложная, чуть ли не вертикально вниз. Левой рукой он сжал правое запястье, чтобы придать ему устойчивость.

Фигура мелькнула на повороте лестницы, и одновременно грохнул револьвер Сокольски.

Поворот фигура завершила чисто по инерции, причем преодолела еще три ступеньки, по-прежнему находясь в вертикальном положении, после чего накренилась, повалилась вперед, проехав значительное расстояние, скользя будто на льду, и наконец остановилась.

Когда Сокольски спустился, мужчина был уже мертв.

Минутой позже к Сокольски присоединился Доббс, бледный как мел, и вовсе не потому, что полицейскому, защищаясь, пришлось застрелить кого-то неизвестного.

— Кто он?

Пуля попала в висок. Убитому было лет пятьдесят, хорошо одет. Никаких документов при нем не оказалось. Скорее всего, готовясь к визиту, он позаботился о том, чтобы в бумажнике, кроме денег, не лежало ни одной бумаги, указывающей на его личность. В одном месте когда-то были вытиснены золотом его инициалы, но он и их предусмотрительно соскреб. С внутреннего кармана пиджака была даже срезана этикетка производителя.

— Тут сразу не разберешься, — сидя над ним на корточках, сказал Сокольски. — Пожалуй, лучше подняться туда и…

На лестнице послышался легкий звук, и он повернул голову.

К ним очень медленно спускался Томпкинс. Не украдкой, а именно так медленно, что не раздавалось почти ни звука. Он оказался уже рядом.

Сокольски степенно выпрямился, лицо мрачное, в руке — револьвер. Револьвер, из которого был сделан всего один выстрел.

— Вы избавили нас от лишних хлопот, Джонни, — язвительно сказал он и указал дулом револьвера: — Станьте-ка вон там у стены и не двигайтесь, пока я разберусь с ним. — Он отвернулся и уже хотел было занять прежнюю позицию над трупом.

Доббс, похоже, спустился с голыми руками. Он стоял прислонясь к стене, напротив того места, на которое указал Сокольски. Его немного трясло от полученного шока, он еще не успел оправиться.

Сокольски вдруг повернул голову к задержанному. Тот не остановился, как ему приказали, а продолжал двигаться. Так же медленно, как и по лестнице, только вперед. Поскольку труп и Сокольски находились у него на пути, он обошел их, переступив через вытянутые ноги покойника.

Это было прямое неповиновение приказу полицейского, полученному под дулом пистолета. Сокольски имел полное право застрелить его без единого слова.

Он выпрямился, дуло револьвера находилось, наверное, дюймах в шести от спины удаляющегося человека.

— Вам сказано, станьте вон там! — заорал Сокольски. — Станьте к стене, а не то я всажу в вас пулю! Доббс, ну-ка задержи его!

— Я не в состоянии сдвинуться с места, — прошептал Доббс. Он, казалось, пытался оторвать от стены плечо, но оно будто приклеилось там, как к липучке для мух. — Он знал даже мое имя…

Томпкинс сделал еще один неторопливый шаг — так человек в задумчивости покидает место, которое его больше не интересует, — и оказался перед дверью на улицу.

Сокольски расставил ноги над покойником, и его пистолет снова поднялся, угрожая уходившему мужчине.

— Я предупредил вас, Джонни, — сказал он, и голос его задрожал как бы в предвкушении того, чем он грозил. — Еще один шаг, и он окажется вашим последним на этой земле!

Томпкинс полуповернулся к Сокольски и ответил:

— Ваша штуковина мне не страшна. Мой час еще не настал. — И он сделал еще один шаг.

Даже когда человек удирает внаглую, положено произвести один предупредительный выстрел в воздух, неважно, заслуживает человек того или нет. Томпкинс по-прежнему находился слишком близко, и Сокольски просто не мог поступить иначе. Он поднял револьвер и выстрелил над самой головой Томпкинса. Пуля попала в дверь, которая задрожала, как барабан.

— А теперь вернитесь, — гневно потребовал Сокольски, — пока не поздно!

Томпкинс повернулся, но всего лишь, чтобы открыть створку двери, потянув ее на себя. Он теперь стоял лицом к револьверу, возле дула которого все еще курился дымок.

Доббс еле слышно простонал, приклеившееся к стене плечо слегка осело.

Томпкинс смотрел на пистолет. Он не улыбался, не смеялся над Сокольски, лицо — абсолютно спокойно. На нем скорее заиграл какой-то слабый, отстраненный интерес, как у человека, который, прежде чем отправиться на прогулку, бросает последний взгляд на какой-то предмет, ничего особенного собой не представляющий.

Затем он убрал руку с дверной ручки, снова повернулся, теперь уже к разверзшейся ночи, и перенес ногу через порог.

Сокольски сменил позицию и прицелился в колено, чтобы свалить беглеца, но не убить. Курок щелкнул, но выстрела не последовало, произошла осечка. У него было шесть патронов, и выстрелил он всего дважды, один раз на лестнице и сейчас в дверь.

Вторая нога Томпкинса последовала за первой, пересекла порог.

Взбешенный, детектив сделал прыжок вперед и прицелился Томпкинсу в затылок. На расстоянии четырех футов не промахнулся бы никто, а ведь он обучался стрельбе. Поскольку методы убеждения отказали, Сокольски имел полное право на смертельный выстрел.

Курок щелкнул — и снова произошла осечка. А осечек у Сокольски еще сроду не бывало, сколько он ни стрелял из этого револьвера.

Томпкинс протянул руку и закрыл створку двери.

В какой-то панике, которой он еще в жизни не испытывал, Сокольски как маньяк еще дважды спустил курок — лицо у него при этом напоминало выжатую половую тряпку, — и дважды раздался пустой щелчок. И ничего больше, лишь глухим эхом прозвучал хлопок дверной задвижки.