Николай Кузнецов - Теодор Гладков

Майор Геттель осекся на полуслове. Немецкий солдат, к тому же поляк по национальности, никак не мог бы себе позволить сесть за офицерский стол, даже если бы его пригласили. Но подобной фамильярности не потерпит и кадровый английский офицер! А только им в представлении Геттеля и был обер-лейтенант Зиберт!

Значит… Значит, Зиберт не агент Интеллидженс сервис! Но в таком случае, кто же он? Неужели советский разведчик?! В глазах гитлеровца мелькнул ужас. Он рванулся к своей портупее…

Через полминуты Геттель был скручен и крепко привязан к стулу. Побелевшего от страха майора непрерывно била нервная дрожь. На лбу выступили крупные капли пота.

По воле случая игра отменялась. Теперь Николаю Ивановичу не оставалось ничего другого, как, отбросив ненужную маскировку, просто допросить гитлеровского контрразведчика. Геттель рассказывал все, что знал.

– Кто такой штурмбаннфюрер фон Ортель? – спросил Кузнецов.

– Этого я сказать не могу…

– Повторяю вопрос, кто такой Ортель? – Кузнецов повысил голос.

– Но я этого действительно не знаю! – истерически вскричал Геттель. – Это не известно никому!

– Даже доктору Йоргельсу, начальнику СД? – с иронией спросил Кузнецов.

– Но ведь я же не доктор Йоргельс! Лично мне известно только одно, что у штурмбаннфюрера фон Ортеля особые полномочия от Главного управления имперской безопасности в Берлине. Он имеет право лично связываться по телефону и телеграфу с Миллером и Шелленбергом.

Ого! Кузнецов чуть было не присвистнул. В Главном управлении имперской безопасности Миллер был начальником IV отдела – государственной тайной полиции, сокращенно именуемой гестапо. Шелленберг в том же Главном управлении возглавлял VI отдел, ведавший шпионажем за границей. Значит, фон Ортель действительно птица крупного полета.

Об официальном положении фон Ортеля в Ровно Геттель не мог сказать ничего определенного. Подтвердил только, что у штурмбаннфюрера есть нечто вроде конторы на Дойчештрассе, 272, замаскированной под зуболечебницу. Два или три раза к нему приезжали из Германии какие-то лица. Иногда он увозил к себе по собственному выбору арестованных из гестапо. Никто из них обратно не вернулся. Для чего они были нужны фон Ортелю и что он с ними сделал, ему, Геттелю, неизвестно.

Кузнецов видел, что майор не врет. Он понимал, что местные гестаповцы, судя по всему, ничего не знали о секретной деятельности фон Ортеля в Ровно. Ничего интересного и заслуживающего внимания Геттель больше рассказать не мог. В заключение Николай Иванович задал все же ему один вопрос:

– Почему вы предположили, что я англичанин?

– Никак не думал и не мог предполагать, что вы русский разведчик, – мрачно буркнул Геттель.

На следующий день майор Мартин Геттель не явился в рейхскомиссариат. Не вышел он на работу и послезавтра. Курьер, посланный к нему на дом, нашел пустую квартиру, в которой, судя по тонкому слою пыли на мебели, несколько дней уже никто не жил…

Сведения, полученные Кузнецовым от Геттеля (а они относились, конечно, не только к личности фон Ортеля), были достаточно интересны и сами по себе представляли немалую ценность. Но к тому, что Зиберту уже было известно о штурмбаннфюрере, фактически ничего не добавили, лишь утвердили в необходимости продолжать искать подходы к таинственному эсэсовцу.

Собственно говоря, даже если бы Кузнецов и решил сейчас прекратить знакомство, то сделать бы это уже не смог. Фон Ортель слишком привык к нему, заезжал нередко домой, приглашал к себе – словом, считал близким приятелем, если только этот человек вообще мог состоять с кем-либо в приятельских отношениях, не говоря уже о дружбе. Как бы то ни было, виделись они почти каждодневно.

Зиберт и фон Ортель часто встречались в одном из самых популярных среди оккупантов злачных мест города – офицерском казино на Дойчештрассе. Фон Ортель был неравнодушен к азартным играм. Кузнецов же посещал это заведение, потому что здесь всегда толпилось много офицеров всех родов войск, от которых он черпал ценные сведения.

– Знаете, Зиберт, – задумчиво сказал как-то фон Ортель при их очередной встрече, – вы мне чем-то глубоко симпатичны. О, не пытайтесь отшучиваться. Уверяю вас, что в этом подлунном мире отыщется не больше десятка людей, которым я симпатизирую.

– Почему? – осведомился Кузнецов.

– А вы можете назвать мне хоть пяток наших общих знакомых, которых бы вы хотели считать своими друзьями?

Пожалуй, в уме эсэсовцу отказать было нельзя, и Кузнецов совершенно искренне ответил: «Нет». Фон Оргель удовлетворенно рассмеялся.

– Вот видите! Но бог с ними! Поговорим о вас. Скажите откровенно, вы, получивший на фронтах уже две пули, а от фюрера два креста, неужели вы еще рветесь на фронт?

Зиберт резко откинулся в кресле. Голос его стал сухим и строгим:

– Я солдат, господин штурмбаннфюрер, и мой долг – сражаться без раздумий за фюрера, немецкий народ и великую Германию!

Фон Ортель укоризненно развел руками.

– Великолепно! Но, Пауль, зачем же так официально? И потом – почему вы думаете, что борьба с нашими врагами ведется только на фронте?

Зиберт скривил губы в презрительной гримасе.

– Ну конечно, здесь, в Ровно, полно борцов с девчонками и инвалидами, за которыми мерещатся большевистские диверсанты!

Теперь нахмурился фон Ортель.

– Не говорите так легкомысленно, Зиберт. Партизаны – это очень серьезно, к нашему величайшему сожалению. И я не завидую тем, кому приходится ими заниматься… Не случайно еще в прошлом году, если не ошибаюсь, шестого сентября, наш фюрер издал специальный приказ. Если угодно, могу напомнить, что он в нем писал. Примерно так, во всяком случае, близко к тексту: действия партизанских отрядов на востоке за последние несколько месяцев стали крайне опасными и ныне представляют серьезную угрозу нашим коммуникациям, идущим к фронту… Повторяю, это сказано год назад, и если что за этот год изменилось, так только к худшему… И фельдмаршал Кейтель не случайно указал в одном из своих приказов, что наша борьба с партизанскими бандами отныне не должна иметь ничего общего с рыцарским поведением солдат или правилами Женевской конвенции…

Но сейчас речь не о том. Я не считал бы себя вашим другом, если бы вдруг предложил вам заняться подобным делом.

Фон Ортель умолк. Николай Иванович не прерывал молчания собеседника, понимая, что сейчас-то разговор и подойдет к самому главному, к тому, из-за чего, в сущности, Зиберт и вел эту дружбу, поддерживать которую означало ходить по самому лезвию ножа.

Закурили…

– Пауль, – размеренно, очень буднично начал фон Ортель, – что вы скажете, если я предложу вам сменить амплуа?