Асканио - Александр Дюма

Перстенек перешел из рук Жака Обри в ручки Жервезы, Жервеза перестала насмехаться над школяром, и он понадеялся, что отныне она принадлежит ему.

Исполнилось и желание Скоццоне: она разожгла в сердце Бенвенуто искру ревности. Вот как это случилось.

Однажды вечером, когда ей опять не удалось, как она ни кокетничала, как ни ластилась, привлечь к себе внимание маэстро Бенвенуто, хранившего бесстрастный и серьезный вид, она тоже напустила на себя важность и сказала:

— Бенвенуто, вы как будто и не думаете о своих обязательствах по отношению ко мне!

— О каких это обязательствах, милая крошка? — спросил Бенвенуто, глядя в потолок, словно искал там объяснения ее попрекам.

— Да ведь вы сто раз обещали на мне жениться!

— Что-то не помню, — отвечал он.

— Не помните?

— Нет. Впрочем, я, кажется, сказал тебе: «Там будет видно».

— Так что же, вы все еще ничего не увидели?

— Увидел.

— Что же вы увидели?

— Что я еще слишком молод и мне не подходит роль мужа, Скоццоне. К этому разговору мы еще вернемся.

— А я, сударь, не такая уж дурочка и не могу больше довольствоваться туманным обещанием да ждать вас целую вечность!

— Поступай как знаешь, крошка. И, если спешишь, ищи счастья.

— Понимаю! — воскликнула Скоццоне и залилась слезами. — Вы слишком знамениты и не желаете, чтобы ваше имя носило ничтожество — девушка, отдавшая вам свою душу, свою жизнь! А ведь она готова претерпеть любые муки ради вас, она дышит только вами, любит вас одного…

— Знаю, Скоццоне, и уверяю тебя — я бесконечно благодарен тебе!

— Она привязана к вам всей душой, внесла радость в вашу одинокую жизнь и никогда не заглядывалась на блестящие кавалькады стрелков и герольдов, не слушала нежных признаний, а их было немало даже здесь…

— Даже здесь? — насторожился Бенвенуто.

— Да, здесь! Даже здесь, слышите?

— Скоццоне, — нетерпеливо спросил Бенвенуто, — неужто это кто-нибудь из моих подмастерьев?..

— И воздыхатель женился бы на мне, если б я захотела, — продолжала Скоццоне, вообразившая, что Челлини разгневался в приливе нежных чувств к ней.

— Скоццоне, отвечай: кто этот негодяй?.. Надеюсь, не Асканио?

— Ведь он сто раз твердил мне: «Катрин, учитель вас обманывает, никогда он на вас не женится, хоть вы так добры и так хороши собой, — он слишком заважничал. О, если б он любил вас, как люблю я, или если б вы любили меня, как любите его!»

— Имя, имя предателя! — крикнул в ярости Бенвенуто.

— Но только я не слушала его, — говорила обрадованная Скоццоне. — Напротив, зря он расточал свои медовые речи. Я даже пригрозила все рассказать вам, если он будет продолжать. Я любила только вас, была слепа, и воздыхатель ничего не добился — его сладкие речи и умильные взгляды ни к чему не привели. Пожалуйста, прикидывайтесь, будто вам все, как всегда, безразлично, будто вы мне не верите! А ведь все это чистая правда!

— Я не верю тебе, Скоццоне, — проговорил Бенвенуто, поняв, что все выведает, если заговорит по-иному.

— Как, вы мне не верите?! — воскликнула озадаченная Скоццоне.

— Не верю.

— Да не воображаете ли вы, что я лгу?

— Думаю, что ты заблуждаешься.

— Так, значит, по-вашему, в меня уж и влюбиться нельзя?

— Я этого не говорил.

— Значит, подумали?

Бенвенуто усмехнулся, ибо увидел, как можно заставить Катрин развязать язычок.

— Однако он любит меня, и это сущая правда, — продолжала Скоццоне.

Бенвенуто снова с сомнением пожал плечами.

— Да еще как любит! Не по-вашему — вам никогда так не полюбить, зарубите себе это на носу, сударь!

Бенвенуто расхохотался:

— Любопытно было бы узнать, кто этот прекрасный Медор!

— Его имя вовсе не Медор, — ответила Катрин.

— А как же? Амадис?

— Нет, и не Амадис. Его зовут…

— Галаор?

— Паголо его зовут, раз уж вам так хочется знать!

— A-а… так это сам господин Паголо! — пробормотал Челлини.

— Да, сам господин Паголо, — подтвердила Скоццоне, задетая презрительным тоном Челлини. — Славный малый, из хорошей семьи, добропорядочный, тихий, верующий и будет примерным мужем.

— Ты в этом уверена, Скоццоне?

— Да, уверена.

— И ты не подавала ему надежды?

— Даже слушать его не хотела. О, как я была глупа! Но уж теперь-то…

— Ты права, Скоццоне, нужно его выслушать и ответить ему.

— Что вы сказали? Ответить?

— Сказал, что ты должна выслушать признания Паголо и не отталкивать его. Остальное — мое дело.

— Да, но…

— Не тревожься, я просто кое-что придумал.

— Ну что ж! Только, пожалуйста, не наказывайте слишком жестоко беднягу; когда он говорит: «Я вас люблю», он будто в грехах кается. Если уж вам так хочется, сыграйте с ним шутку позабавней, но не пускайте в ход шпагу. Прошу вас, пощадите его!

— Ты будешь довольна местью, Скоццоне, ибо месть обернется в твою пользу.

— Как так?

— Да, благодаря ей исполнится одно из самых горячих твоих желаний.

— Что вы хотите этим сказать, Бенвенуто?

— Это моя тайна.

— О, если б вы знали, до чего же у него бывает смешной вид, когда он говорит нежные слова! — продолжала резвушка Скоццоне, которая не способна была и пяти минут предаваться печали. — Итак, злюка, вам все-таки небезразлично, ухаживают или нет за вашей хохотушкой? Вы немножко любите бедненькую Скоццоне?

— Да. Но смотри держись с Паголо, как я велю, и в точности выполняй мои распоряжения.

— О, не бойтесь, я умею притворяться не хуже других! Только он заведет свою песенку: «Ну как, Катрин, вы все так же бессердечны?» — я отвечу: «Вы опять за свое, господин Паголо?» Но, разумеется, не очень уж сердито и, скорее, даже ласково. Увидит он, что во мне нет прежней суровости, и возомнит себя покорителем сердец… А что вы с ним сделаете, Бенвенуто? Когда начнете мстить ему? Надолго это затянется? И, уж верно, будет презабавно? Мы посмеемся?

— Посмеемся, — произнес Бенвенуто.

— А вы меня не разлюбите?

Вместо ответа Челлини поцеловал ее в лоб — а это самый красноречивый ответ, ибо он ни о чем не говорит и говорит обо всем. Бедняжка Скоццоне не сомневалась, что поцелуй Челлини был началом его мести.

Виконт де Мармань, как он того и хотел, застал Бенвенуто одного. Вот как это произошло.

Раздосадованный гневом прево, обиженный презрением герцогини д’Этамп, а главное, подстрекаемый своей ненасытной жадностью, виконт решил напасть на льва в его логове с помощью двух наемных убийц и выбрал для похода день св. Элигия — праздник корпорации золотых и серебряных дел мастеров, когда Нельский замок должен был пустовать. Итак, он шагал по набережной, высоко подняв голову, с бьющимся сердцем, а наемные убийцы шествовали в десяти шагах позади него.