Ночной поезд в Мемфис - Элизабет Питерс

— Нет. Видите ли...

— О, Шмидт, ради Бога! Они знают, что вы там, и будут вас искать!

Шмидт буквально зарычал. При всей его претензии на полную невозмутимость, нервы у него были не в лучшем состоянии, чем мои.

— Вы отказываете мне в элементарном здравомыслии, Вики! Если бы я выписался из отеля, они искали бы меня где угодно, только не там. А теперь, наоборот, будут сидеть и терпеливо ждать именно в отеле. Я же оставил в номере багаж. Но взял с собой все, что нам может понадобиться. — Он указал на кейс, лежавший на сиденье рядом с ним.

— Вы правы, а я — дура, — смиренно признала я.

— Нет, вы не дура, просто страшитесь за жизнь и безопасность человека, которого вы...

Мне не хотелось кричать на него, но я знала, что не удержусь, если он это скажет, поэтому перебила его:

— Со мной тоже все необходимое, но от этой бирюзово-золотистой туристической сумки нужно избавиться. Она слишком бросается в глаза.

— Вот теперь вы рассуждаете здраво, — одобрил Шмидт. Он перегнулся вперед и назвал водителю адрес.

— Не знала, что вы говорите по-арабски.

— Я говорю на всех языках, — Шмидт франтовато подкрутил ус, — но мой арабский весьма плох, так, несколько фраз.

Следуя, полагаю, указаниям Шмидта, шофер остановил такси у одного из уличных базаров, и Шмидт выскочил из машины. Он вернулся, нагруженный сувенирами, среди которых была и новая сумка — черная, с головкой Нефертити на одной стороне и рядами иероглифов на другой. На доброй половине всех египетских сувениров изображена Нефертити.

— Куда теперь? — спросила я, перекладывая паспорт, кошелек и прочие мелочи в новую сумку.

— В отель турагентства, — ответил Шмидт. — Хорошо, что у вас при себе паспорт, паспорта понадобятся нам при регистрации.

— Под собственными именами?

— Ну если у вас нет с собой еще и фальшивого паспорта, другого выхода я не вижу, — с оправданным сарказмом произнес Шмидт. — Вы ведь знаете правила для туристов. И не говорите мне, что следовало бы выбрать отель подешевле. Когда они начнут нас искать, то в первую очередь прочешут именно дешевые гостиницы, полагая, что вы не столь глупы, чтобы поселиться в таком шикарном отеле. Это то, что называется двойной хитростью, — добавил он, весьма довольный собой.

Мне очень не хотелось выходить из такси. Среди арабов я бросалась в глаза, как красный сигнал светофора. Однако здесь, в дорогом отеле, среди других туристок-блондинок, была не так заметна, как на окраине Луксора. Шмидту пришла в голову еще одна блестящая идея: по его предложению, я осталась в вестибюле, листая проспекты, а он пошел регистрироваться. Определенно старина Шмидт был сегодня в ударе, а я нет. Если его выследят, он всегда сможет придумать уважительную причину своего переезда в другой отель, а моего имени в списках постояльцев не будет. Проходя мимо меня вслед за коридорным, он громко переспросил:

— Так вы сказали — четвертый этаж?

Я выждала несколько минут, потом поднялась за ним. Шмидт встретил меня на четвертом этаже у лифта и повел в свою комнату. Это был очень милый номер с балконом и двумя сдвинутыми кроватями. Я не собиралась спать.

— Отлично все сделано, Шмидт, — похвалила я, — а теперь нам нужно...

— Вызвать посыльного, — сказал он, сопровождая слово делом. — Когда он придет, спрячьтесь в ванной. Нет, Вики, закройте рот, когда вы так кривите губы, он становится уродливым. Знаю, какие боль и тревога вас снедают, как безумно вам хочется тут же броситься на помощь человеку, которого вы...

— Нет, — перебила я его, — думаю, не знаете, Шмидт.

— Но очень важно подготовиться, а не бросаться очертя голову навстречу опасности и неминуемому поражению. Когда вы ели в последний раз?

Я села на край кровати:

— Не помню.

— Нам предстоит бегать, стрелять и тратить массу энергии, — сказал Шмидт, явно предвкушая удовольствие, — нам понадобится много сил и хитрости. Нужно раздобыть кое-что для маскировки. И оружие. И деньги, много денег — на подкуп, на...

— Вы не пойдете со мной, Шмидт.

— Но, Вики...

— Идите сюда, Шмидт. — Я похлопала по кровати, показывая, чтобы он сел рядом. Надувшись, как ребенок, Шмидт сел. Я обвила его руками, насколько позволял его объем, и сказала:

— Вы мой любимый мужчина, Шмидт. И вы в тысячу раз умнее всех, кого я знаю, включая меня. Особенно меня. Я поем, надену для маскировки все, что вы мне велите, и буду действовать с величайшей осторожностью и предусмотрительностью. Но у одного человека больше шансов проникнуть в дом, чем у двоих. — Особенно если один из них имеет такие габариты, как Шмидт, подумала я, но скорее откусила бы себе язык, чем произнесла бы это вслух. — И один из нас должен быть дублером, запасным. Если мне ничего не удастся, вам придется выйти мне на замену. Это, — быстро добавила я, — всего лишь футбольная терминология, а не конкретное предложение. Я хочу сказать, что...

— Я знаю, что такое футбол. — Шмидт засопел. Поскольку свой платок он отдал мне, ему пришлось вытирать глаза тыльной стороной ладони. — Вы хотите сказать, что я должен буду пойти в полицию? А почему бы нам не сделать этого прямо сейчас?

— Могу привести вам минимум две... — Стук в дверь прервал меня. Я проковыляла в ванную и стала плескать в лицо водой, ожидая, пока уйдет посыльный. Моему лицу требовалось гораздо больше, чем просто вода, но видимый слой грязи я успела смыть до того, как Шмидт позвал меня обратно.

— Я тоже знаю эти причины, — продолжил он прерванный разговор, одновременно усаживая меня в кресло. — Будет трудно убедить полицию вторгнуться в дом такого знаменитого человека, как мистер Бленкайрон. У вас есть хоть какие-нибудь доказательства того, что они задумали, Вики?

— Нет. — Я клала еду в рот и жевала, но глотать было трудно. Однако я заставляла себя. — Это одна причина. Другая...

— Да, я тоже об этом подумал. — Впервые в жизни Шмидт, кажется, ел без удовольствия.

Ни один из нас не хотел произнести это вслух. Даже если допустить, что полицейских удастся уговорить обыскать дом, они могут ничего не найти. Мертвое тело спрятать легче, чем живого человека. Джон точно знал, что они затеяли. Для выполнения определенной части их плана — я очень хорошо знала, какой именно, — он был им нужен, но они скорее пренебрегут этим обстоятельством, чем позволят ему живым предстать перед властями.

— Меня еще кое-что беспокоит, — сказал Шмидт, тактично меняя тему разговора. — Как вы думаете, может ли быть, что не все служащие полиции честны?

— Абсолютно уверена, что так оно и есть. В любой секретной службе любой страны существуют люди, которых можно купить. — Я отложила вилку и мрачно посмотрела на своего босса. — Но здесь есть маленькая загвоздка, Шмидт: сомневаюсь, чтобы даже Джон знал, кому Бленкайрон платит в полиции. Если мы нарвемся не на того человека...

— Ешьте, ешьте, — сказал Шмидт. — Не унывайте. Мы не нарвемся не на того человека, потому что обратимся на самый верх — к моему старому приятелю доктору Рамадану, директору Каирского музея, к моему дорогому другу министру внутренних дел и к милейшему человеку, с которым я встретился на конференции...

— Все это предоставляю вам, Шмидт, — сказала я. Я не могла есть, не могла думать, не могла больше ни минуты сидеть спокойно. В тот момент я испытывала огромную симпатию к людям, которые выступают за введение цензуры в кино, требуя прекратить показ насилия на экране. Очевидно, я насмотрелась слишком много таких фильмов; цветные картинки, снятые на пленке «Техниколор», вспыхивали в моей голове, как на экране. — Помогите мне придумать, как снова пробраться в дом.

Главные ворота не подходят. Их охраняют очень тщательно, тем более после того, как я вывела из строя электронную систему. Если как-нибудь попасть во двор, то там был шанс смешаться с упаковщиками и проникнуть в дом. Конечно, при условии, что упаковщики еще работают и что я смогу взобраться на проклятую стену, и что с меня не свалится головной платок...

— Ладно, оставьте это, — сказала я Шмидту, забирая у него длинную белую тряпку, которую он пытался навьючить мне на голову и которая уже в третий раз падала мне на уши, — все равно я смогу надеть это только после того, как выйду из отеля. А тогда я пришпилю это заколками.

Шмидт совершил бросок по магазинам. Вдоль набережной расположены дюжины сувенирных лавок и открытых прилавков. Самым трудным оказалось найти простую галабею без блесток, вышивки и яркой тесьмы. В конце концов ему удалось купить скромную серую галабею. После того как я долго мяла и топтала ее, а потом поваляла в балконных ящиках для цветов, она приняла нужный вид. Белой тряпкой был хлопчатобумажный шарф с дурацким рисунком, рассчитанным на туристов; мое благородное загорелое лицо, обрамленное им, выглядывало, казалось, из какой-то бутылки, на нем нарисованной.

— Что тут у вас еще? — спросила я с любопытством, пересиливающим клокочущее нетерпение, пока Шмидт засовывал «бутылку» в кейс.