«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается - Анатоль Имерманис

— Они были у вас? — оживляется Фрекса.

— Приходили посоветоваться, — усмехается Борк. — Это помогло. Керзен уже потерял в весе на несколько акций, а Зуммер выглядит… ни дать ни взять — из клиентуры Швика.

— Превосходное сравнение, честное слово! — хрипло смеется консул. — Так, может, действительно уже пора дать команду Венстратовым молодчикам браться за дело?

— Правильно! Пусть вышибут у него из головы всякую надежду на помощь товарищей, — поддерживает идею Дикрозис.

— Навряд ли это сильно воздействует на человека, которого столько мытарила жизнь, а он все еще верит в солидарность пролетариата, — возражает Борк. — У меня есть более тонкий план!

В это же самое время Керзен и Зуммер сидят двумя этажами ниже — в вестибюле гостиницы. Осушив очередной бокал, Зуммер собирается встать, чтобы сходить в бар еще за одним коктейлем.

— Вы слишком много пьете, — упрекает его Керзен.

— Я? — удивляется Зуммер. — Да обычно я вообще в рот не беру спиртного… Кнут, принеси еще один!.. Эта забастовка в конце концов отправит меня на тот свет!

— Это правда, что вы продадите свои пароходы консулу?

— Своему злейшему конкуренту?! Ни за что! Я веду переговоры вон с ним.

Он показывает на Швика, который в этот момент проходит через вращающуюся дверь в вестибюль.

— Наверно, решили похоронить свое предприятие, Зуммер, — недобро усмехается Керзен.

— Что еще остается? В любой момент кто-нибудь сможет опротестовать мои векселя, и все пойдет с молотка.

Зуммер здоровается со Швиком.

— Ох уж эта забастовка! — стонет Швик. — Эта забастовка — грех. По-прежнему нет ни одного лоцмана… Я разорен!

— Вы не купите? — Зуммер так расстроен, что рука его задевает стакан с коктейлем. — Теперь я банкрот… Суд… Долговая тюрьма…

— Этого я допустить не могу! — патетически возвещает Швик. — Мой долг христианина помочь ближнему почить в бозе приличным образом… Простите, профессиональная привычка… Хотел сказать, пережить трудные времена… Я покупаю! Покупаю по соображениям чисто гуманным…

— Кнут, еще два коктейля! — кричит Зуммер. — Боже мой, я спиваюсь.

Услышав поворот ключа в дверном замке, Элеонора привстает в радостном возбуждении — она убеждена, что это пришел Тайминь. Но видит перед собой Дикрозиса и хмурится.

— Ах, это ты… — Вдруг она вспоминает все, что произошло. — И ты еще смеешь показываться мне на глаза!

Заметив в руках Крелле пустую бутылку, Дикрозис отступает к стене.

— Ты все еще никак не поймешь, что действую для твоего же блага.

Руки Крелле устало повисают. Она чувствует себя бессильной против такой наглости.

— Уходи вон! — говорит она.

— Никуда я не уйду. Даже если осчастливить тебя придется силой.

— О своем счастье я побеспокоюсь сама.

— Дура набитая! Ты, наверно, вообразила, что поедешь вместе с ним. Что ты там будешь делать? Петь в колхозном хоре?

— Все равно. Я больше не могу жить без него, — просто говорит Элеонора.

— Что ж, желаю тебе благополучно дожить до старости. Но здесь и только здесь! Ясно тебе? — И Дикрозис продолжает мягко: — Что ты скажешь насчет особнячка на морском берегу?.. С розарием?.. Где бы ты жила со своим Тайминем? А?

— Уходи вон! — почти беззвучно произносит Элеонора.

— Ты все это получишь, если уломаешь Тайминя остаться и подписать показания…

— Нет! — кричит Элеонора.

— Я уйду и больше не вернусь, — угрожает Дикрозис. — Но тебе от этого легче не станет. Тебя вышлют как нежелательную иностранку. Куда ты без меня денешься, без «Веселого дельфина» и без твоего Тайминя? Завтра в газете будет напечатана такая статья, что тебя даже Советская Россия не примет…

Элеонора подавленно молчит.

— Теперь ты понимаешь, что у нас общие интересы, — усмехается Дикрозис.

— Что я должна сделать? — едва шевеля губами, спрашивает Крелле.

— Сама найдешь способ, как переубедить мужчину, — грубо говорит Дикрозис. — Когда кончатся женские аргументы, можешь включить радио. Криспорт каждый час передает последние известия…

Тайминь прекрасно понимает, что часы, проведенные с Элеонорой, всего лишь передышка перед решающей схваткой. Правда, Венстрат еще раз пытался уговорить и застращать, но, кажется, и он больше не надеется на успех. Теперь никто не пристает к нему, и как раз это и наводит на подозрения. Почему враг теряет время, которое работает теперь на Тайминя? Тайминь не сомневается, что капитану удалось поднять на ноги полицию, связаться с советским посольством. Быть может, в связи с его похищением подана нота протеста…

Увидев в комнате Элеоноры радиоприемник, Тайминь немедленно включает его, даже не поинтересовавшись, откуда взялся аппарат.

«Дебаты по торговому договору с Россией открываются послезавтра», — разогреваются лампы и постепенно голос диктора крепнет.

— Выключи, — просит Элеонора. — Я должна тебе кое- что рассказать.

— Сейчас… Хочется узнать, что творится на белом свете.

«Бергхольм по-прежнему отрезан от остального мира. Жертвой наводнения стали еще двадцать три человека. — После краткой паузы диктор продолжает: — Криспорт. Сегодня покинул порт советский теплоход «Советская Латвия». Капитан Акмен потребовал передачи дезертировавшего штурмана Аугуста Тайминя соответствующим советским учреждениям. В осведомленных кругах считают, что такое требование противоречит закону о гарантии политического убежища эмигрантам. Последние известия окончены. Через несколько минут слушайте…»

— Не может этого быть! Это ложь! — возмущается Тайминь.

Он лихорадочно крутит ручки приемника, но не может извлечь ни звука. Тайминь продолжает крутить. Он даже не замечает, что погас свет.

— Тока нет, — тихо говорит Элеонора. Она привстает и берет Тайминя за плечо: — Аугуст, что теперь будет? Неужели они тебя бросили?

— Сам во всем виноват! Надо было предупредить товарищей, куда иду, почему… Мелочь, а вон что получилось! — Он отстраняется от Элеоноры и тяжелыми шагами принимается ходить по комнате.

Открывается дверь. Входит парень в брюках гольф. Не произнося ни слова, он взмахом пистолета предлагает Тайминю следовать за ним. Но не успевают они удалиться, как в коридоре появляется Смэш.

Тайминь не слышит, что Смэш говорит на ухо парню, он даже толком не соображает, что его ведут назад, к Элеоноре. Они сидят в полутьме. Тайминь вспоминает десять минувших лет, которые невозможно вычеркнуть из жизни, о своих товарищах и о непреклонной решимости даже в одиночку продолжать борьбу.

Элеонора размышляла о том же самом. Однако пришла к прямо противоположному заключению. И теперь она его выскажет. Сейчас или никогда!

— Аугуст!

— Что? — Он продолжает ходить по комнате, которая лишь теперь по-настоящему стала для них клеткой.

— Сядь ко мне… Ну сядь же, Аугуст!

Он нехотя садится. Чиркает спичкой, дает Элеоноре прикурить.

Элеонора нервно курит. Как трудно подыскать подходящие слова, если чувствуешь, что от них зависит вся дальнейшая жизнь. Как трудно растолковать другому то, что тебе самой кажется элементарнейшей истиной… Но ведь Тайминь-то не чужой, это ее Аугуст, ее Густ. Он должен понять. Он поймет! И тогда все будет хорошо…

— Послушай, Аугуст! Ты же мужчина. Мужчины всегда заботятся только о своей чести. Но на этот раз ты не имеешь права на это. Слишком долго ждали мы этого часа. И разве не безразлично, где нам жить? Главное — быть вместе… Погоди, дай договорить!.. Ради тебя я была готова поехать в Ригу, которая стала для меня такой же чужой, как какой-нибудь Сидней или Иокогама. Ради тебя! Но это теперь невозможно. И потому говорю тебе: останемся здесь! Подпиши эту бумагу, и забудем все… У нас будет домик на морском берегу, пароход, который ты будешь водить по всем морям и океанам. Я буду ждать твоего возвращения, ждать после каждого рейса, ждать с такой верой, с какой никто никогда не будет тебя ждать… Подумай о нас, Аугуст. Разве мы не имеем права на счастье?

— Именно об этом я и думал все время, — неторопливо отвечает Тайминь. — Никто и никогда не заставит меня ради нашей любви стать предателем! Ты можешь это понять?

— Понять? — истерически смеется она. — Всегда вы требуете этого от женщины… Так пойми же сам: ты мне нужен, и никуда я тебя больше не отпущу, никуда!.. Знаешь ли ты, что такое, когда последний трактирщик может тебя выбросить на улицу? Когда хочется есть и тебе нечего продать, кроме себя самой? Моряк любому утопающему подаст спасательный круг, верно ведь? Так не дай же мне утонуть в грязи! Ради тебя я готова на все, а тебе дорога лишь честь… Я еще не стара, Аугуст, я хочу жить! И ты моя последняя надежда! Надо остаться со мной. У тебя тоже нет другого выхода, путь в Советский Союз для тебя закрыт,. Неужели тебя с такой силой тянет туда, что даже ты готов пожертвовать нашей любовью?