Мысли и воспоминания. Том II - Отто Бисмарк

Одной из многочисленных лживых легенд обо мне является то, что я хотел национал-либералов «прижать к стене». Наоборот, последние пытались проделать это со мной. Разрыв с консерваторами в результате целой эры клеветы «Reichsglocke» и «Kreuzzeitung» и объявления мне войны под руководством моего недовольного бывшего друга Клейст-Ретцова, завистливое недоброжелательство моих товарищей по сословию — юнкеров, потеря поддержки со всех этих сторон, враждебность при дворе, католические и женские влияния там — все это ослабило мои точки опоры вне национал-либеральной партии, и они заключались только в личном отношении императора ко мне. Национал-либералы не увидели в этом повод укрепить наши взаимоотношения путем оказания мне поддержки, а, наоборот, сделали попытку потянуть за собой меня, против моего желания. Для этой цели они установили связь со многими из моих коллег через министров Фриденталя и Бото Эйленбурга, к словам которого прислушивался мой заместитель по должности министра-президента граф Штольберг. Без моего ведома они начали официально договариваться с президиумами обоих парламентов не только о назначении и отсрочке заседаний, но и по существу законопроектов, к чему я, как было известно моим коллегам, относился отрицательно. Всеобщее наступление на мои позиции, — стремление к участию в регентстве или к полноте власти на моем месте, которое, сказалось уже в плане создания самостоятельных имперских министров, в комбинированных заявлениях об отставке Эйленбурга, Кампгаузена, Фриденталя и в упомянутых скрытых действиях, — наглядно проявились 5 июня 1878 г., на заседании совета, который был созван кронпринцем как заместителем своего раненого отца, для того чтобы решить вопрос о роспуске рейхстага после покушения Нобилинга[386]. Половина моих коллег или даже более, во всяком случае большинство министров и членов совета, в отличие от моего предложения, голосовали против роспуска. Они мотивировали это тем, что теперь, когда вслед за покушением Геделя[387] последовало покушение Нобилинга, рейхстаг изъявит готовность изменить свое последнее голосование и пойти навстречу правительству. Уверенность, обнаруженная при этом моими коллегами, явно была основана на конфиденциальном соглашении между ними и влиятельными парламентариями, между тем как со мной ни один из последних не пытался переговорить. Казалось, что уже достигнуто соглашение о дележе моего наследства.

Я был уверен, что, не говоря уже об одобрении, которое я встретил у двадцати или более приглашенных генералов и чиновников, по крайней мере у первых, кронпринц также присоединится к моим взглядам даже в том случае, если все мои коллеги будут другого мнения. Если я вообще хотел остаться министром, — а это был вопрос целесообразности как делового, так и личного порядка, — вопрос, на который я после некоторого размышления ответил утвердительно, то я находился в состоянии самозащиты и должен был попытаться изменить ситуацию в парламенте и произвести перемены в личном составе моих коллег. Остаться министром я хотел потому, что если тяжело раненый император останется в живых, в чем нет уверенности при такой большой потере крови в его возрасте, то я твердо решил не покидать императора против его воли; если же он умрет, то я считал долгом своей совести не отказывать его преемнику в услугах, на которые я был способен в силу приобретенного мною доверия и опыта. Не я искал ссоры с национал-либералами, а они в заговоре с моими коллегами пытались прижать меня к стене. У меня никогда не было не только на языке, но и в мыслях безвкусного и отвратительного выражения «прижать к стене так, чтобы они запищали». Это было лишь еще одним из тех лживых вымыслов, которыми стараются повредить политическим противникам. К тому же это выражение даже не было собственным произведением тех, кто его распространял, а неуклюжим плагиатом. Граф Бейст рассказывает в своих мемуарах («Aus drei Viertel-Jahrhunderten», ч. I, стр. 5):

«Славяне в Австрии приписали мне никогда не произнесенное мной выражение: «их нужно прижать к стене». Происхождение этой фразы следующее: бывший министр, а затем наместник Галиции граф Голуховский обычно беседовал со мной по-французски. Преимущественно его стараниями мы были обязаны тому, что после моего вступления на пост министрапрезидента в 1867 г. галицийский ландтаг безоговорочно голосовал за рейхсрат[388]. Я тогда сказал графу Голуховскому: «Si cela se fait, les Slaves sont mis au pied du mur» [«Если же это случится, славяне не смогут возражать»], что весьма отличается по смыслу от вышеприведенного выражения».

Среди моих доводов в пользу роспуска рейхстага[389] я особенно подчеркивал ту мысль, что для рейхстага взятие своего постановления обратно без потери престижа возможно лишь путем предварительного роспуска. Нельзя определенно сказать, намеревались ли тогда видные национал-либералы стать только моими коллегами или же моими преемниками, так как первое всегда может служить для перехода ко второму. У меня было, однако, несомненное впечатление, что между некоторыми из моих коллег, некоторыми национал-либералами и некоторыми влиятельными людьми при дворе и в партии центра переговоры о разделе моего политического наследства уже привели или почти привели к соглашению. Это соглашение обусловило подобный блок между либерализмом и католицизмом, как в министерстве Гладстона. Через ближайшее окружение императрицы Августы, включая и влияния «Reichsgloсke», и при посредстве министра двора фон Шлейница католицизм проник вплоть до дворца старого императора, а там всеобщее наступление против меня нашло союзника в лице генерала фон Штош. Генерал занимал твердое положение также при дворе кронпринца, отчасти благодаря своим собственным достоинствам, а отчасти с помощью господина фон Норманна и его супруги, с которыми он состоял в дружеских отношениях еще в Магдебурге и переезду которых в Берлин он содействовал.

IV

План заменить меня кабинетом гладстоновского типа строился в расчете на графа Бото Эйленбурга, [являвшегося] с 31 марта 1878 г. министром внутренних дел; родственные связи обеспечили семьям его и Денгофа[390] традиционное влияние при дворе. Он был умен, элегантен, по натуре благороднее Гарри Арнима и более вылощен, чем Роберт Гольц. Но и с ним я лишний раз убедился, что способные сотрудники и возможные преемники, которых я пытался привлечь, ненадолго сохраняли свое благожелательство ко мне.

Мои отношения к нему были испорчены прежде всего вспыхнувшим у него чувством обиды, внешне скрытым безукоризненной вежливостью хорошего воспитания, но на самом деле своей резкостью все же мешавшим обычным и конфиденциальным деловым отношениям. Мой тогдашний помощник по делам конфиденциального характера тайный советник Тидеман во время моего отсутствия в такой форме выполнил одно мое поручение к графу, что вызвал неожиданный для меня взрыв. Ввиду того, что поручение это было деловым и сейчас еще не потеряло интереса, я привожу переписку по этому поводу.