Крид: Советник Соломона - Сим Симович

что он не просто начертан, а вырос из самого дерева. Я попытался разобрать его значение, но он оставался для меня загадкой.

Население Бонге было необычайно многочисленным. Люди толпились на улицах, пересекались с грузами на ослах, с женщинами, несущими кувшины с водой, с детьми, играющими в пыли. Но в этой толпе было что-то не так.

Я заметил, что местные жители ходили по своим делам в сопровождении рабов. Иногда на одного местного жителя приходилось 3–4 «слуги», которые несли его покупки, выполняли какие-то поручения или просто стояли рядом, словно живые статуи. Я видел мускулистых мужчин, одетых в лохмотья, с грузом на плечах, и женщин с детьми на руках, которые беспрекословно выполняли капризы своих хозяев.

Бонге выглядел как столица рабов. И в этом было что-то отталкивающее, что-то, что заставляло меня чувствовать не только удивление, но и злобу. Я не мог понять, как можно быть так жестоким, как можно быть так безжалостным к своим собратьям.

«Разве все слухи правдивы?» — прошептал я себе под нос. «Разве Ньяма действительно собирает армию рабов?»

Что ж, это значит, что скоро он её лишится или низложит полномочия и голову. Ибо терпеть такое у себя под боком чревато, и нужно позаботиться об этом как можно скорее, а затем заняться и вопросами злата и экономики. Золото подождёт, а вот местный «бог» — нет.

Задумчиво продвигаясь по улицам Бонге, я ощущал, как моя ярость растекается вокруг, словно густой туман. Она была тяжелой, липкой, пропитывала воздух и заполняла все пространство. Она была моим оружием, моим щитом, моей защитой. И она была моей местью. Так что я слегка отпустил с поводка этого дикого зверя, что скрывался внутри. И дал почувствовать его давление всем вокруг.

Моя аура ярости тут же накрыла город с головой, миг, и рабы, встреченные на моем пути, впадали в бешенство. Их глаза застилала красная пелена, их губы сжимались в злую ухмылку. Оковы, которые так долго стесняли их движения, словно растворялись в воздухе и, разорванные, падали на землю. Они рычали, словно дикие звери, и с неистовой силой бросались на своих господ.

Я видел, как женщины, которые еще недавно несли кувшины с водой на головах, теперь с диким визгом раздирали в клочья одежду своих мучителей. Видел, как дети, которые еще недавно играли в пыли, теперь с невинными глазами глушили своих тюремщиков камнями. Видел, как мужчины, которые еще недавно сидели на земле и разговаривали глухим голосом, теперь с нечеловеческим рвением расслаивали плоть своих мучителей, и словно ножи проходили по мягкому маслу голыми руками.

За моей спиной текли реки крови, красной и густой как вино. Она забрызгивала стены хижин, пропитывала землю и становилась частью этой ужасающей картины. Я не обращал на нее внимания. Моя ярость была слишком велика, чтобы замечать столь незначительные детали. И шел вперед, к обиталищу местного царя, в сторону того, кто был виновен во всем этом безумии. И неважно, что это я начал резню. Виноват все равно кто-то другой, ведь так это и работает. Не так ли?

Я не останавливался. Не колебался. И был как цунами, обрушившееся на берег. Как огненный вихрь, пронесшийся по городу. Я был как чума, которая убивала всё на своем пути и заражающая всё новых и новых людей своим «злом». Люди боялись, и с их страхом расползалась и моя ярость.

И всё больше и больше рабов были «инфицированы» ей. Она распространялась по городу, словно зараза, передаваясь от одного человека к другому. Сначала это были незначительные проявления: нервный тик, неожиданная вспышка гнева, беспричинная агрессия. Но постепенно ярость набирала обороты, охватывая все новые и новые души.

Я видел, как рабы, которые еще недавно смиренно несли свои тяжести, теперь с дикой силой срывали с себя оковы. Их глаза горели ненавистью, их лица были искажены злобой. Они с неистовой силой бросались на своих мучителей, разрывая их на части голыми руками.

Женщины, которые еще недавно смиренно стирали белье у реки, теперь с диким криком убивали всех, кто попадался им на пути. Дети, которые еще недавно играли в пыли, теперь с жутким спокойствием резали горло своим прежним хозяевам кусками разбитых кувшинов. И в каждой части города картина была схожа, но слегка отличалась.

Бонге был погружен в хаос. Улицы заполнили крики, стоны, рев. Пожар охватывал хижины одну за другой, отбрасывая мрачные тени на ужасающие сцены, разыгрывающиеся вокруг. Я видел, как бедные жилища превращаются в пылающие факелы, как дым поднимается к небу, словно черный туман.

И молча чувствовал тяжесть своей ярости. Она была не только моим оружием, но и моим проклятием. И теперь я не мог остановить это безумие. Но самое удивительное, что всё шло ровно так, как и задумано. Хаос — это лестница, и один упадёт, а другой же возвысится. Я стал виновником этого хаоса, и я не мог сделать ничего, кроме как наблюдать, как он пожирает все на своем пути. Но в этом и суть ловли рыбки в мутной воде.

Я стоял на краю площади и смотрел, как Бонге горит и рушится. Видел, как рабы убивают своих мучителей. Но в этом безумии и страхе я понимал, что я окончательно стал чудовищем. И уж никак не святым, как орали те простачки на площади имперской столицы. И я не знал, что меня ждет дальше. Но у меня был план, и я просто следовал ему.

У бессмертного нет цели. Лишь путь!

И когда Бонге уже во всю пылал, когда его улицы были заполнены трупами, когда в воздухе висели дым и запах гари, то я, наконец, убрал свою ауру. Это было как отпустить тяжелый груз, который я нес в себе все это время. Я остановился, словно очнувшись от сна, и огляделся вокруг.

Всё вокруг было покрыто пеплом и кровью. Хижины, которые еще недавно были домами, теперь были только кучами обгоревших бревен. Люди, которые еще недавно жили в них, теперь лежали на земле, неподвижные и холодные. Воздух был насыщен запахом гари и крови. Он щипал в носу и вызывал кашель. Я попытался сделать вдох, но воздух казался тяжелым и душным.

Но рабы уже во всю упивались этим безумием и местью. Их глаза, раньше тусклые и покорные, теперь горели огнем, отражая не только злость, но и невиданную ранее радость от освобождения. Их лица, изможденные и безразличные, теперь были искажены злостью и жестокостью, но в них считывалась и некая дикая свобода,