Овцы - Саймон Магинн

Но это редкие, крайние случаи. Большинство пациентов страдает от более легких форм заболевания, успокоила его доктор Каванах. Адель находилась в нескольких вселенных от этих бесчувственных, скрытных, таинственных душ; если ей будет сопутствовать удача, если хватит терпения и надежды (снова надежда; это слово доктор Каванах употребляла так же спокойно, как хлорпромазин, и с точно такой же уверенностью в ее эффективности), она никогда не зайдет так далеко. Они остановят развитие болезни, избавят ее от симптомов, пробьются к ней, уговорят, умаслят, вытащат ее оттуда; она поправится. Доктор Каванах сказала, что, по ее мнению, некоторым людям порой необходимо проходить через определенные периоды шизофрении, чтобы избавиться от накопившегося невыносимого напряжения. У некоторых просто не было другого выхода, а симптомы можно уподобить расчесыванию ноющей раны. (Правда, она не дошла до того, чтобы прямо предписать это.)

Вот что сказала доктор Каванах. Господи, хорошо бы она оказалась права.

Адель оторвалась от работы, слабо улыбнулась и снова углубилась в живопись. Он не понял, заметила она его или нет. Она явно не была рада его видеть. Не обижена, не удивлена. Он не смог заметить на ее лице никаких эмоций.

— Адель?

Он говорил тихим добрым голосом, словно боялся ее потревожить.

— Я думала, тебя здесь нет, — сказала она, прикасаясь к картине кистью. — Но раз уж ты здесь, ты должен знать. Все это делала не я, а ты сам знаешь кто. — Она сообщнически ему улыбнулась и неожиданно подмигнула. — Я бы такого никогда не сделала.

— Адель? — Он не знал, что сказать, не мог найти слов. — Они хорошо тебя лечат, Дель?

Она замерла.

— Они лечат меня лекарствами. А ты как думал? Мороженое и ежевика, все, к сожалению, отравлено.

Джеймсу хотелось прикоснуться к Адель, обнять — если он к ней прикоснется, может быть, она вернется к нему. Он изнемогал от тоски, но ему мешала мысль о том, что здесь, может быть, запрещено прикасаться к пациентам, что войдет сестра и остановит его. Джеймс с ужасом подумал о том, как она могла воспринять его прикосновение: с омерзением или даже хуже — вообще ничего не почувствовать. А какой она покажется ему, восковой? Его рука бессмысленно дернулась.

Это был пейзаж. Небольшой по ее стандартам. Вместо холста она использовала кусок картона. Вместо масла — акварель. Повсюду были овцы с дикими от ужаса глазами. Некоторые как будто хотели убежать с картины, другие оборачивались на что-то, находившееся на заднем плане. Кроме того, здесь было то, чего он до сих пор никогда не видел на ее картинах: человеческая фигура. Именно на нее оглядывались овцы, именно от нее они бежали. Очень неопределенная фигура, но совершенно точно человеческая. Казалось, что она выбивается из композиции, но такое ощущение могло возникнуть из-за перспективы.

— Ближе, — сказала она. — Я почти могу разглядеть лицо.

Она вытерла руки салфеткой и отбросила ее в сторону. Одна из манерных привычек художницы. «Она здесь! — промелькнуло в его голове. — Здесь!»

— Ну, как машина?

Вопрос был настолько неуместным, что Джеймс не удержался и рассмеялся.

— Все прекрасно, только трос ручника немного истрепался.

— Наверняка сломана. Здесь ни одна машина нормально не работает, спроси кого хочешь.

Она склонила голову набок, подумала и продолжила:

— Понимаешь, все поломано и разбросано, но все еще появится, все должно снова появиться. Появиться и молиться, молиться, чтобы всеми грехами забыться. Понимаешь?

— Адель.

— Тайная лощина, скрытая в ветвях. Там ты его спрятал? Элвис под ветвями боярышника. Он почувствовал, что цепенеет.

— Нежный цветок выброшен в урну.

Доктор Каванах говорила о таком явлении, как психотический инсайт, но она имела в виду неоправданные, бессмысленные связи, которые шизофреники начинали видеть во всем. Это же был настоящий инсайт. Два раза в точку. Будет ли третий?

— Взрослые такими вещами не занимаются.

Он снова расслабился. Просто слова, словесный салат, если употребить выражение доктора Каванах. Слова сталкивались друг с другом, бессмысленно звеня, как звонок в дверь разрушенного дома.

— Образцы почерка. Со стены.

Она неуловимо, но совершенно определенно дала ему понять, что разговор окончен, и вернулась к своей картине. Окошко закрылось.

Джеймс вышел из комнаты в коридор и сел в кресло возле двери. Когда мимо проходила сестра, он извинился и расплакался. Сестра за руку отвела его в небольшую комнату для посетителей и приготовила для него чашку чая.

* * *

Льюин залез за диван, а Сэм с повязкой на глазах полз за ним на четвереньках.

— Бе-е-е-е!

Льюин выбрался из-за дивана, обогнул телевизор и выполз в холл.

— Бе-е-е!

Сэм повернул голову, определяя направление по звуку.

Игра получилась на удивление удачной, решил Льюин, хотя достаточно тяжелой для коленей и мышц ног. Целью человека с повязкой на глазах было догнать и коснуться второго, по звукам угадывая, где тот находится. Сэм был проворнее и в отличие от Льюина не забыл опыт ползания, поэтому ему игра давалась легче и уставал он меньше.

Джеймс уехал в десять часов и не должен был вернуться до четырех. Шесть часов. Льюин начинал понимать, насколько утомительно следить за активным ребенком. Сэм захотел осмотреть все сараи и пристройки с такими, интересными цементными крышами и изогнутыми оконными перемычками. Недавно у Льюина хотели купить все это и организовать что-то вроде «музея опыта сельскохозяйственных искусств». Они были страшно разочарованы, узнав, что здания не принадлежат Льюину: он лишь арендует все строения вместе с землей. Его семья жила здесь из поколения в поколение, но во времена дедушки пострадала от кризиса, поэтому пришлось все продать и взять в аренду.

Сэм покатался на красном тракторе «Мэсси Фергюсон», даже подержался за руль, причем отнесся к этому с невероятной серьезностью. Он забрался по лестнице на сеновал, совершил экскурсию по сараям, выяснил названия и предназначение всех инструментов. Казалось, что его любопытство не имеет границ. Больше всего его потрясло деревянное приспособление, висевшее на гвозде, вбитом в стену.

— А это для чего?

— Это? Это сажальный кол, чтобы делать в земле лунки и сажать туда растения.

Сэм внимательно осмотрел инструмент, толстую палку примерно в восемнадцать дюймов длиной, с одной стороны заостренную, а с другой оснащенную поперечной перекладиной, чтобы удобнее было держать. Заостренный конец был обшит клепаным железом. Сэму пришлось взяться за кол обеими руками, чтобы приподнять его.

— Бе-е-е-е-е!

Льюин стоял на верху лестницы; Сэм на ощупь двигался вперед. Добравшись до ступеньки, он пополз вверх.