Боец тишины - Стас Северский

А к черту… Пора перейти к разработке плана по добыче денег. Заткнул уши наушниками, улетая с песнями то на простирающиеся перед моей памятью равнины Отечества, то на заснеженные вершины высоких скал северного пути. Только краем разума задеваю, гложущую меня неизвестностью, польскую землю за окном… ведь в мою голову в доподлинном виде вошло пока только несколько улиц Варшавы — города, в моей памяти до сих пор расчерченного только на карте.

Глава 6

Мои подопечные из участка вернулись взвинченные, вымотанные и растрепанные. Войцех сразу взялся за водку, шумно отвинчивая пробки с бутылок, а Агнешка — за воду, так же шумно открывая краны душа. Оба решили залиться под завязку. Последую их примеру — напьюсь с Войцехом и вломлюсь в душевую к Агнешке. «Пить — так пить!»: сказал котенок, которого потащили топить.

— Войцех, мы с тобой сейчас напьемся так, что ирландский степ на столе спляшем! Пей, как в последний раз! И я так! Как в последний!

Угрюмая усмешка мрачного поляка стала веселее, когда мы зазвенели бутылками, запрокинутыми в глотки.

— Как в последний раз, — это мне по душе, Ян, это по мне! Я всегда так!

— С этого дня все не так, как всегда, будет! Сказал я, — в последний раз ешь, пьешь и спишь, значит, — в последний! После этой попойки я тебе пить больше вообще не позволю! Я тебя натаскивать начну и продолжу, пока не сделаю из тебя стоящего бойца, Войцех! Про пьянство ты у меня завтра забудешь, и вспомнишь про воинскую дисциплину!

— Ян, да ты что? Напился уже совсем, да?

— Когда я совсем напьюсь, в лес пойдем — тренироваться! Это после народных песен и плясок на столе! Так у меня заведено, порядок у меня такой! Обещал я себе, что по тебе спецназ сохнуть, как красна девица, будет! А данных себе обещаний я не нарушаю — никогда! И тебе — слово дам, что сделаю! Еще и торжественно!

— Ян, да ты… Да я…

— Да, точно. Мы надрались круче ирландских задир. Завтра начнем тренировки.

Я не вспрыгнул на стол, а свалился, засыпая. Придется пляскам подождать, пока я проснусь, как и моей девушке.

Глава 7

Агнешка и не подумала прерывать наше с поляком пьянство — она к нам и подойти не осмелилась. А мы о себе позаботиться были не в состоянии, так что ночь мы с ним провели валяясь в непотребном виде на так и не накрытом к ужину столе. Не просто мне далось отодрать себя от места перепоя и перейти на другое, покидая беспробудно дрыхнущего поляка. Экран компьютера засветил мне в сощуренные глаза раньше рассветного зарева. Черт… Хоть бы и не пробуждаться.

Сжимая руками больную голову, встал из-за стола и молча показал Агнешке на стул. Оборотился к стене, стараясь не смотреть на горящий адским огнем монитор. Среди режущего глаза сияния текст будто обрушен в бездну беспроглядного мрака. Похоже, что экран под моим кулаком пустил тонкие трещины, — просто, он пылает пламенем в моих глазах, а текст в моей голове падает в мглистые пропасти. Не знаю, что я написал, не понимая, что пишу, не различая написанного.

— Читай.

Оставил ее на время, отмахиваясь от ее вопросов, как от мух. Ищу тишину, темноту и холод. Только больную голову приклонить никак нигде не получается. Открыл морозилку — льда нет. Здесь мне буйной головы не сложить — надо продолжить поиск. Склонил трещащую и гудящую с вечера голову под краном и включил холодную воду. Стылая струя врезалась в шею, как нож, и я выдернул голову из-под воды. Право, как нож, право, как на плахе. Черт…

Заслышал сдержанный плачь Агнешки, подошел к ней, пригасил экран и оперся на спинку стула, склоняясь над ней… над ее хрупким плечом, осыпанном золотом ее волос. Она старается незаметно отереть глаза.

— Прочла?

— Вольф, я… Этот человек… Это ужасно… Он же прав и… Он подвергается опасности… Они же настигнут его и… Только что мы можем сделать?..

Я криво ухмыльнулся и сощурил косой глаз, хватая и стаскивая со стула девушку. Кружу ее, растерянную, и свечусь — ведь вокруг меня летают солнечные лучики ее волос.

— Вольф, хватит… Как ты можешь веселиться, когда кто-то мучается?

— Так же, как страдать, когда кто-то радуется!

— Вольф, ты же читал!.. Ты читал, в какой беде оказался этот благородный человек! Мы не можем не думать о нем, мы должны что-то сделать! Только нам нечем ему помочь!

Посадил ее себе на колени, утопая в ее волосах и впиваясь в ее шею поцелуями.

— Как же, нечем? Тебе есть, чем…

— Вольф, не трогай меня. Я прочитала его послание и… Я не могу думать ни о чем другом, кроме него… кроме горя и беды этого человека. Хватит, Вольф.

— Ты же сказала, что только и можешь думать об этом благородном человеке и его беде, — выходит, можешь думать только обо мне и моей беде, а моему горю ты помочь можешь.

Агнешка, негодуя, гордо вскинула голову, останавливая мою руку.

— Вольф, у тебя только одна беда на уме всегда!

Я ей в ответ вскинул отчасти выжженную кислотой бровь.

— Точно — одна. Но она не на уме, а… А на уме у меня их, как ос в улье.

— Вольф, я не поняла… Это что, ты написал? Ты это написал?!

— А то. Мое сочинение.

— Это что, еще одна твоя шутка, Вольф? Я ненавижу твои шутки, Вольф!

— Нет, я проверил просто, как ты среагируешь. Прямо так, как надо, среагировала — я прямо в точку попал.

Не позволил ей соскользнуть у меня с колен, и она возмущенно сверкнула на меня глазами. Правда, долго взгляда на мне она не удержала — отвела глаза, ненамеренно содрогнувшись.

— Ты подстроил мне… Ты специально сочинение за правду выдал и проверку мне устроил… Я же думала, что это правда, я же искренне…

— Для таких, как ты, искренних и сострадательных и написано… только главное — для состоятельных.

— Что?

— У Клауса Крюгера подсмотрел… Сумасшедший старик с манией преследования нередко прежде окончательной потери рассудка, у людей в сети помощи просил, и ему — помогали. Он за их счет достаточно долго по стране скитался, скрываясь от преследований, про которые он и писал каждому, кто под рукой оказывался. Людей за душу такие истории цепляют — преследуемые противники государственного заговора или жесткого режима, сражающиеся за права и правду. Невинно осужденные и страждущие, приговоренные преступным правительством, свидетели страшных и скрытых злодеяний — то, что надо. Главное, в таком деле — убедительность истории, идущая от убежденности автора. Крюгер — умный безумец. Он обладал и — убедительностью, и — убежденностью. Я это запомнил и на заметку взял. Для достоверности я достаточно умен и осведомлен, а для веры… я совру. Я обучен врать.

— Ты собираешься принять помощь у людей, которые считают, что помогают попавшему в беду честному человеку?

— Я честный человек и попал в беду.

— Ты, честный? Ты им врешь!

— Да, только не целиком, а — отчасти. Нам правда худо пришлось, и нас правда преследуют.

— Не выворачивайся! Вранье, как бы оно ни было близко к правде, — не правда!

— А что ты на меня негодуешь? Злись на Крюгера — это он придумал.

— Он честно поступал! Он, и правда, считал, что знал больше позволенного, что его преследовало правительство! И писал он правду — то, что считал правдой!

— И я считаю правдой то, что нас преследуют власти! И разведка, и контрразведка! И военная, и службы госбезопасности! И внутренняя, и внешняя! И как раз за то, что мы знаем об их оружии больше дозволенного — об их биологическом оружии! Разница лишь в одном — мы не только знаем об их оружии, мы еще и имеем их оружие на руках! Мы и есть — их оружие! Биологическое оружие! Только пишу я обо всех наших бедах не так в лоб!

— Ты расчетливо прокрадываешься в души! Этот человек не такой, как ты…

— Этот мой человек — мечта для всех девиц и пример для всех парней недальних стран. Я сделал его в основном для людей молодых, только не первой свежести — для тех, кто еще мечтает о полете высокой мысли, но уже высоко взошел и крепко встал на карьерной лестнице. Этот мой человек зацепит и старых людей, скопивших некоторые средства и вспоминающих надежды юности. И борцам за правое дело он по душе придется, и бунтарям. Страдающим — на жалость надавит, скучающим — нервы пощекочет.

— Вольф, это звучит ужасно… Аж мороз по спине…

— Это мои руки — холодные… Не дергайся — дай погреться.

— Вольф, хватит! Все хватит!

Она спрыгнула у меня с коленей, но я скрутил ее волосы у себя на шеи удавкой, и ей пришлось вернуться ко мне и слушать мой смех, распутывая волосы, сплетенные мной в золотую веревку.

— Я повешусь, если ты покинешь меня, красавица моя!

— Нет, я повешу тебя, если ты не прекратишь так шутить!

Войцех явился к нам с прихваченными остатками продовольствия.

— Ян, что смеешься? Только и делаешь, что веселишься, будто у нас других дел нет.