Далеко в Арденнах. Пламя в степи - Леонид Дмитриевич Залата

на певчем, а парчовый, расшитый золотом. В глубоко посаженных глазах пастора виделась отрешенность, будто богослужение уносило его на крыльях высоко в небо, а оттуда, с достижимой только ему высоты, земля и все земное казалось достойным лишь скорби и молитв.

Глядя на этого почти неземного юношу, Щербак засомневался в том, что он может иметь какое-то отношение к такой особе, какой была прожженная нацистка Бенцель, а к политике, к жесточайшим единоборствам, происходящим на грешной земле, — тем более! Антон поймал себя на слове «грешной» и подумал, что церковь наверняка в самом деле влияет на психику, если и он невольно начинает заимствовать библейские слова.

Ни разу Бенцель не подняла своих очаровательных глаз на пастора, ничем не выдала своей близости с ним или хотя бы знакомства. Оставаться до конца богослужения, когда люди начнут расходиться, было бы опрометчиво, поэтому Щербак, оценив по достоинству и шпионку и ее возможного партнера, вышел.

На паперти разгуливали голуби, они ничем не отличались от тех, что остались на крыше его родной хаты, будто прилетели сюда из далекой дали.

— Гули, гули, гули.

Антон пошарил в карманах, отыскивая съестное, вытряхнул на ладонь крошки табака и огорчился, словно в чем-то провинился перед голубями.

Через Франсуазу удаловь выяснить, что госпожа Бертран каждую субботу ездит к сестре в Льеж и остается там целый день, возвращаясь домой лишь вечером. Щербак заподозрил было, что поездки связаны с деятельностью ее квартирантки, но тут же отбросил это подозрение. Лейтенант Бертран погиб от рук немцев, и трудно было согласиться с тем, чтобы вдова помогала убийцам мужа.

Викто́р настаивал на своем участии в операции:

— Я знаю тут каждый закуток. В случае чего мне легче будет запутать следы.

— Превосходно, Пьер! — иронически заметил Щербак. — Я тем временем вернусь в лагерь и доложу, что задание, которое было поручено мне, я передоверил тебе. «Хвалю за находчивость! — скажет командант. — Салют, мсье Антуан, действуй и дальше таким же образом».

— По крайней мере я в состоянии подстраховать тебя, — нехотя отступил Викто́р.

— Подумай лучше о собственном алиби. Кто знает, возможно, ты уже давно у них на подозрении.

Эта мысль только сейчас пришла к Щербаку. А что, если и в самом деле за домом Викто́ра установлена слежка и немцам известен каждый шаг и хозяев, и гостя? Возможно, враги не спешат с арестом по одной причине: хотят выяснить цель его появления в городе. Он ходил по пятам за мадам Бенцель, а гестаповцы за ним...

Однако не паникуй, Антон, обдумай все как следует. Эсэсовский гарнизон прибыл в Комбле-о-Пон недавно. А Мари Бенцель слишком законспирированная особа, чтобы гестапо предупредило о ее проживании здесь командование гарнизона. И если посещение церкви не прикрытие, то связь с гестапо она держит через пастора. Волк, одетый в овечью шкуру! Но, возможно, священнослужитель и не имеет никакого отношения к Бенцель и в церкви она встречается с другим агентом либо оставляет свои донесения где-нибудь в тайнике. Арестовывать бургомистра приезжали из Льежа, значит, цепочка от Бенцель может протянуться и туда...

Дом Бертран стоял на северной окраине городка. Урт делал здесь поворот. У этого поворота начиналась дорога на Комбле-о-Тур.

В субботу, когда вдова пошла на станцию, а Бенцель отправилась на вечернюю мессу, Щербак через окно пробрался к ним в дом. Жаловать таким образом в чужую квартиру было небезопасно, но ничего лучшего он не придумал.

Ждать пришлось долго. Когда сидишь один в темноте, реальное ощущение времени утрачивается.

Но вот появилась Мари Бенцель. Щелкнул выключатель, комнату залил немного приглушенный розовым абажуром свет.

— Руки! — сказал Щербак. — Руки, мадам!

Бенцель с ужасом смотрела на пистолет Антона, руки ее дрожали, у локтя покачивалась замшевая сумочка.

Антон снял сумочку, судя по тяжести, в ней ничего не было, кроме обычных женских принадлежностей. Здравый смысл подсказывал: женщину следовало обыскать, все же это была не совсем обычная женщина, однако он не решился на обыск. Смутило его то, что мадам сама проявляла некоторое желание раздеться. «Какого черта? — подумал Щербак. — Зачем Жозеф поручил мне это дело? Я совсем не знаю, как мне вести себя здесь, у этой очень непростой дамы, как начать разговор?»

Антон окинул взглядом комнату и указал пистолетом на стул.

— Садитесь.

— Спасибо! — сказала Бенцель. — Вам деньги или драгоценности?

— Сидите спокойно! — более сурово произнес Щербак.

— Что все это значит? Кто вы такой?

Антон впервые слышал ее голос. Он был хриплый, будто простуженный. Бенцель явно волновалась.

— Имею ли я в конце концов право спросить, кто вы такой? — настаивала мадам, смелея с каждой секундой.

— Спрашивать буду я. Руки можете опустить. Имя?

— Жаклин. Жаклин Бодо.

— Профессия?

— Переводчица.

— Где работаете?

«Зачем я это спрашиваю? Нет, следователь из меня не получился бы».

Бенцель оправилась от испуга, она даже пригладила волосы. На Антона смотрели глаза хорошенькой женщины, обеспокоенной вторжением в ее жилище незнакомого человека. Похоже, она не собиралась по этому поводу долго расстраиваться, убежденная в том, что произошло недоразумение, которое вскоре прояснится.

«Неужели мне придется в нее стрелять? А что, если она расплачется?»

— Видите ли, я давно уже не работаю... Родители привезли меня сюда, в глушь. Для этого были особые причины. — Бенцель очаровательно улыбнулась и опустила глаза. — Один немецкий интендант слишком настырно приставал ко мне. А у меня есть жених...

— Превосходная версия, — сказал Щербак. — И преподнесли вы ее, мадам, так искренне, что меня это тронуло. К сожалению, все это не для меня, Мари Бенцель!

Бенцель испуганно заморгала. Щербак отвернул лацкан пиджака.

— Так вы из гестапо?.. К чему в таком случае…

— Спокойно, мадам. Вы только отвечаете на мои вопросы. С какого времени вы начали служить бельгийекому подполью? Что вам поручали эти люди? Выкладывайте все по порядку.

— Да как вы смеете! — вскрикнула Бенцель. Ее красивое лицо исказилось гневом. — Я буду жаловаться!

— Кому, мадам?

Бенцель села ровнее, откинула прядку волос, сползшую на румяную от волнения щеку.

— Это грязный поклеп! Я немка!