Время не ждёт - Ваграм Апресян

— Не нужно, — решительно прервал изобретатель. — У государства я не возьму ни копенки, пока не доведу опыта самозатачивания до уровня промышленного применения инструментов.

— Почему же? — удивился нарком.

— Потому что могут быть неудачи, а я не хочу, чтобы государство оплачивало мои неудачи. Моя совесть должна быть свободна от бремени такого испытания, — ответил Игнатьев, решив, очевидно, все уже заранее.

Нарком засмеялся, сказав:

— Благородное, но не совсем понятное рассуждение.. Ваше дело потребует десятков тысяч рублей, которых у нас нет...

— Есть! — торжественно ответил Игнатьев. — Я продал свое имение в Финляндии ради претворения в жизнь изобретения.

— Так значит, вы капиталист? — удивился нарком.

— Как хотите считайте. Стал я «капиталистом», заранее согласовав вопрос в наших верхах. Мне предложили в ВСНХ деньги, а я отказался, попросив разрешения раздобыть деньги самому и, получив разрешение, выручил их следующим образом. После революции финское правительство особым законом лишило граждан, живущих за границей, прав на свои земельные угодья в Финляндии. Этот закон терял силу, если человек возвращался в страну Суоми и ступал ногой на собственную землю. Мое жительство в Гельсингфорсе автоматически восстанавливало мои права на имение в Ахиярви. Я выезжал туда как владелец имения, платил налоги, управлял имением через приказчика. Все же, несмотря на точное соблюдение букв закона, мне пришлось преодолеть кучу формальностей, тратиться на юристов, чтобы продать луга и лес.

Нарком слушал с довольным видом, затем улыбнулся и спросил:

— Я вас правильно понял, что вы согласны работать в торгпредстве, но лабораторию хотите создать на личные средства?

— Правильно, на то я и деньги выручил, — ответил Игнатьев.

Через минуту он попрощался с наркомом. Порывистый холодный ветер хлестнул в лицо, когда Александр Михайлович вышел на улицу. Мокрый апрельский снег крупными хлопьями падал, слепя глаза. Игнатьев застегнул демисезонное пальто на все пуговицы, надвинул на лоб фетровую шляпу и, наклонившись вперед, зашагал, размышляя о крупном повороте в его жизни.

Он объявил себя «капиталистом», а на самом деле денег у него было не так уж много. На свои «капиталы» он мог купить несколько необходимых станков для лаборатории, нанять помещение, мог оплатить заграничные патенты и содержать лабораторию примерно в течение года. Игнатьев сел в трамвай, продолжая раздумывать, и пришел к выводу, таящему в себе смутную тревогу. Если в течение года он в основном не завершит экспериментов, не создаст промышленных образцов инструментов своей системы, то очутится у разбитого корыта — без денег и результатов. Однако в случае успеха, даже блистательного успеха, ему не сразу удастся реализовать изобретение, ибо заводы сначала захотят произвести в своих цехах длительные испытания инструментов, а потом уж, убедившись в их пользе, согласятся финансировать дальнейшие работы Игнатьева... Вдруг он обратился к кондуктору:

— Как медленно ползет ваш трамвай. Скоро Ново-кузнецкая?

— «Наш» трамвай никогда не доползет до Новокузнецкой, если вы будете ехать в обратном направлении, — последовал ответ.

Пассажиры дружно засмеялись. Игнатьев стал протискиваться к выходу, чувствуя, как краска стыда заливает лицо.

— Из приезжих, должно быть, — заметил кто-то.

— Какой там... Просто рассеянный...

— А может быть иностранец, шляпа-то вроде не нашенская...

— Скорей всего профессор...

— Верно, угадали. Ча-астенько едут ученые люди в обратном направлении, — заключил многоопытный кондуктор.

Снег падал крупными хлопьями. Трамвая «обратного» направления долго не было. Это дало возможность изобретателю додуматься до утешительной мысли. Он решил, что надо договориться с Главметаллом об одновременных испытаниях его инструментов лабораторией и заводами. Таким образом, когда инструменты будут достаточно хороши, заводы — фактические участники опытов — станут первыми потребителями инструментов и начнут без затяжек финансировать лабораторию. Игнатьев поехал не домой, а продолжил путь в том направлении, куда ехал по ошибке. Там находился Главметалл.

Руководители этого учреждения одобрили план изобретателя, но предупредили, что их интересуют только резцы по металлу. Это условие несколько огорчило Александра Михайловича, наметившего план создания разнообразнейших многослойных инструментов. Однако, суживая до крайности ассортимент пробных изделий лаборатории, Главметалл беспредельно расширял поле испытаний, обещав привлечь к участию в них сотни заводов. Да и самому изобретателю целесообразнее было на первых порах сосредоточить внимание на одном виде инструмента.

Взвесив все плюсы и минусы, Игнатьев подписал договор с Главметаллом и спустя некоторое время выехал в Берлин.

Грохот воздушной железной дороги, трескотня мотокаров, доставляющих товары на дом, многоголосый говор репродукторов, пятиэтажные рекламы кинострастей, витаминов, цилиндров, галстуков, шляп, фотоаппаратов, крики газетчиков и тот педантический порядок, который все же царил в этом «хаосе», вызвал у Игнатьева странное ощущение, подобное тому, какое обычно испытывает гость у лицемерно вежливых, но холодных хозяев. Слишком размеренная, расчетливая жизнь Берлина представляла интерес для наблюдательного ума, но не задевала, как говорят, струн сердца. К Финляндии Игнатьев привык с детства и там заграничное, чуждое, не так резко бросалось в глаза, как в Берлине. Поэтому, очевидно, переступив порог торгпредства, Игнатьев слегка заволновался. Свое! Он вспомнил, как вместе с Сагредо искал русский уголок в Европе и как они тогда поехали к Горькому на остров Капри. Кстати, первым русским человеком, которого он встретил в тот день на Капри, была жена Горького — Мария Федоровна Андреева. И сейчас, по удивительному совпадению, Игнатьев должен был встретить именно ее и ей первой доложить о своем прибытии.

Торгпредство СССР помещалось на Деренбургштрассе в тяжеловесном скучном доме, каких немало в Берлине. Перекидной лифт с пассажирами в люльках непрерывно сновал. В советском учреждении была напряженная деловая обстановка. Войдя в одну из люлек лифта, Александр Михайлович поднялся на четвертый этаж, прошел несколько дверей и попал в маленький русский уголок. В кабинете Марии Федоровны, занимавшейся вопросами торговли с Германией товарами художественной промышленности СССР, Игнатьев увидел на поставцах и за их стеклянными дверцами самобытные изделия русских мастеров, которые он любил с детства. Здесь были образцы палехских шкатулок, коробок, каслинское художественное литье, фигурки из уральских самоцветов, кубанские вышивки, резьба по кости работы мастеров севера и многое-многое другое.

Мария Федоровна с радостью встретила старого друга и усадила его в кресло. Она одобрила решение Александра Михайловича работать консультантом Металлоимпорта, выразила готовность помогать ему во всем. О его изобретениях ей много рассказывал прежде Алексей Максимович, поэтому Мария Федоровна, не расспрашивая о них подробно, поторопила его со взятием патента. Медлить с этим делом, по ее мнению, было нельзя, ибо при опытах в лаборатории агенты какой либо фирмы могут выкрасть изобретение и обвинить впоследствии самого же Игнатьева в краже.

Изобретатель поблагодарил Марию Федоровну за внимание и добрый совет. Затем Мария Федоровна заговорила об общих знакомых.

...Начались хлопоты по организации лаборатории и одновременно по оформлению патента. Игнатьев зашел в германский патентамт и вручил чиновникам чертежи многослойных инструментов, изложение сущности теории износа лезвия и его самозатачивания, а также формулировку патента. Все эти документы являлись несколько измененными копиями взятого уже советского патента номер 14451. Основная идея Игнатьева была ясна немцам, и они спорить с ним не стали. Но они отказались выдать ему патент, требуя от него подтверждения теории самозатачивания на деле. Игнатьев согласился.

Патентамт назначил экспертную комиссию из пяти видных специалистов. Местом испытаний была избрана лаборатория высшей технической школы в Далеме. Изготовив с помощью инженера Карского несколько многослойных пластинок, Игнатьев поехал в Далем. Эксперты встретили изобретателя в обширной мастерской лаборатории, где для испытания имелось всевозможное оборудование. Кроме экспертов, в мастерской собралось еще около полусотни розовощеких пожилых профессоров, инженеров, долговязых студентов. Игнатьев заявил членам комиссии, что эффект самозаострения может быть достигнут быстрейшим образом под струей песка. Если господа эксперты не возражают, то он предлагает именно этот способ испытаний. Эксперты согласились и вместе с присутствующими обступили изобретателя тесным полукругом, надевая на глаза предохранительные очки. «Ну, ну, посмотрим, что выдумал этот фантазер из России», — говорили их насмешливые, недоброжелательные взгляды. Сквозь резкое змеиное шипение шланга пескоструйки Игнатьев улавливал слова острот в свой адрес. Лишь немногие относились к делу с должной корректностью, а члены комиссии, особенно инженер Риман от фирмы «Сименс», были с русским гостем предупредительны до угодливости, изысканно вежливы до тошноты.