Рыбья Кровь и княжна - Евгений Таганов

— Это почему же? — недоверчиво хмыкнул Буртым.

— Потому что мы можем вести войну на полное истребление и себя, и всех жителей Дикеи, а они не могут.

— Нам вообще-то свое полное истребление тоже не очень нужно, — заметил Лисич.

— Можно еще сдаться в плен, — усмехнулся князь. — Но после нашего грабежа мы простым рабством не отделаемся. Нас всех ослепят или оскопят или то и другое вместе.

— Да не может этого быть! — испуганно вырвалось у самого молодого сотского.

— Что же делать? — глухо проговорил Буртым.

— Присоединяться к их пешим войскам слишком рискованно. Нужно соглашаться только на дромоны и чтобы полкоманды было ромеев, тогда любые попытки захватить нас обойдутся им слишком дорого, и они на это не пойдут.

— А добыча? Они позволят нам оставить себе награбленное? — забеспокоился Лисич.

— Все, конечно, нет. Продадим все неподъемное дикейцам за звонкую монету.

— Женщин тоже придется вернуть? — угрюмо уточнил оженившийся Сечень.

— Смотря как все пойдет, — князь не хотел обещать невыполнимого.

— А если они пошлют нас на дромонах туда, откуда не возвращаются? — снова заговорил Буртым.

— Тогда о нашей доблести в Липове будут слагать легенды.

Этот разговор Рыбья Кровь тоже не просил сохранить в тайне — пусть ромеи заранее узнают, что имеют дело не совсем с варварами, а с теми, кто тоже умеет хорошо все просчитывать, заодно будет меньше пустых слов и на переговорах.

Затишье в военных действиях растянулось на неделю и позволило «пиратам» спокойно продолжать свои приготовления к долговременной обороне крепости. Что не ускользнуло от внимания переговорщиков. Они уже являлись к Дарнику по два раза в день.

— Неужели вы, в самом деле, хотите отсидеться в Дикейской крепости? — удивлялся комит. — И сколько будете сидеть: месяц, год, полтора?

— В крепости есть своя церковь. Мы собираемся в ней все креститься. Неужели вы потом станете убивать нас, своих единоверцев? — с серьезным видом подтрунивал князь.

— Тогда нам придется наказывать вас как государственных преступников, невелика разница, — не затруднился с ответом бывалый воин.

Одним из результатов переговоров явилось то, что горожане стали свободно уходить и возвращаться за пределы городской стены. Под это взаимное попустительство несколько разведывательных рейдов совершили и княжеские арсы. Пригнали тридцать лошадей из ближних поместий и захватили с десяток ромейских стратиотов, слишком далеко удалившихся от своего лагеря. Пленные рассказали, что в их войске к боевым столкновениям никто не стремится. Одно дело отбивать врагов на границе, другое — в самом центре страны, мол, пусть улаживают непонятную ситуацию переговорщики, а не воины.

Отношения Дарника с Лидией и отцом Паисием приобрели некоторую раскованность. Встречаясь за обеденным столом, они разговаривали уже как старые знакомые, поневоле проявляя интерес друг к другу. Ромеи раз за разом прощупывали образованность своего тюремщика, а князь с готовностью принимал их вызов. Начинала задираться обычно стратигисса, или, как ее уже успел обозвать Корней, Их Великолепие.

— Я понимаю, что бывают отдельные разбойничьи и пиратские ватаги. Но чтобы целое княжество этим занималось — совершенно мне непонятно. Вы бы лучше перенимали наши ремесла и умения и развивались за счет этого. А то только грабите, а вас грабят степняки — какой в этом смысл?

— Наверно, олени в лесу про людей точно так думают, — отвечал Дарник. — Зачем этим людям наши шкуры и мясо, пусть бы пшеницу выращивали и из льна одежду ткали? В моем войске нет ваших стратиотов, чтобы по призыву базилевса защитить страну и снова к земле возвращаться. В моем войске те, кто оторвался от своих родов и селищ, кто захотел испытать себя в другой жизни. Не поведу их я, поведет кто-то другой. Поэтому вам выгоднее не исправлять нас, а стравливать друг с другом или натравливать нашу силу на кого-то третьего.

— А вам нравится, когда вас на кого-то натравливают? — с грустью спрашивал отец Паисий.

— Пока да. Ведь тот, кто натравливает, тоже в крови, хоть и думает, что он самый умный. А дальше посмотрим.

Иногда Рыбья Кровь сам в разговоре переходил в наступление. Так, однажды Лидия с пренебрежением высказалась о степных каганатах, которые разрастаются до гигантских размеров, а через двадцать — тридцать лет перестают существовать, ничего не создав, даже своей письменности.

— А почему вы решили, что у степняков не бывает письменности? — запротестовал князь. — Ну посудите сами, как такое может быть. У меня, например, каганат на несколько тысяч верст, или ваших миль. Мне нужно послать приказ повернуть дальнее войско в другую сторону. И что, я пошлю какого-то гонца с таким устным приказом? Да за два месяца пути с ним может случиться что угодно: заболеть, умереть, быть захваченным в плен, просто что-то забыть из этого приказа. Считать, что у него не было тайного письменного приказа, — это ваша ромейская глупость, никому о ней больше не рассказывайте. Другое дело, что этот приказ был на тайном языке написан, чтобы никто другой не мог его прочитать, — с этим я могу согласиться. Допускаю и то, что степняки полностью не придумали своей письменности, взяли чужую, но написать и прочитать важное послание обязательно должны были научиться.

В следующий раз, когда Лидия высказалась о неразвитости варварских чувств и мыслей, Дарник это тоже не оставил без внимания.

— Стратигисса, тебе уже двадцать три года, но ты явно на десять лет моложе. Только подросткам свойственно думать, что так остро и ярко размышлять и чувствовать, как они, другие люди в иных странах и в прежних временах никогда не могут и не могли. Уверяю вас, что сто лет назад мои родичи в дремучих словенских лесах шутили и рассуждали ничем не хуже нас с вами.

Подобные разговоры обычно долго не шли. Дарник и на родном языке не любил много разглагольствовать, а на ромейском тем более — уже через полчаса таких усилий у него начинала болеть голова, и он прекращал спор, отсылая священника прочь или сам отправляясь навестить Адаш.

Сильнее же всего его раздражало, что и Лидия, и Паисий часто переходили черту дозволенного и начинали с ним спор не наедине, а в присутствии воевод. Уже не раз Рыбья Кровь боковым зрением замечал, как те недоуменно переглядываются по поводу некоторых выходок стратигиссы. Пару дней князь думал, как укротить зарвавшуюся хозяйку, и придумал.

Во время одной из вечерних трапез Лидия снова потребовала разрешить ей выйти в город, пусть даже под охраной. Дарник привычно отшутился. Возмущенная хозяйка вскочила со своего сиденья и заходила вдоль стола.

— Я так зла на тебя, что мне хочется тебя ударить!

— А вот этого не надо. Опасно для жизни, — предупредил князь.

— Неужели? — Она подскочила к нему и двумя руками сильно толкнула в грудь.

Воеводы за столом замерли.

— На чурбак! — приказал «вождь пиратов» и посмотрел на потолочную балку, указывая, где именно произвести наказание.

Арсы с готовностью бросились выполнять приказ. Чурбака не нашли, зато подвернулся маленький четырехногий табурет-подставка. Находчивый десятский отломил одну из ножек, сделав табурет весьма неустойчивым. Петля была уже закреплена на потолочной балке, а два арса-телохранителя вязали Лидии сзади руки.

— Не смейте! Что вы делаете! Отпустите ее! Негодяи! За что? Она же ничего не сделала! — попеременно выкрикивали хозяйка дома и отец Паисий.

Не выдержав их воплей, Дарник с силой ударил клевцом по серебряному подносу. Ромеи замолчали, арсы тоже приостановились.

— Это не казнь. Никто Их Великолепие вешать не собирается, — разъяснил по-ромейски Рыбья Кровь. — Это наше словенское испытание. Стоя на плохой подставке, она должна спокойно развязать свои руки и снять с себя петлю, только и всего.

— Да как же развязать связанные за спиной руки? — не мог взять в толк священник.

— Нет такой веревки, которая от усилий постепенно не развязывалась бы. — И Дарник знаком указал арсам продолжать.

Вот они уже поставили Лидию на искалеченный табурет и ладились надеть ей на шею петлю.

— Нет! — завопил отец Паисий. — Не ее, меня лучше подвергните этому испытанию.

— Хорошо, — легко согласился князь. Новый знак — и арсы вяжут и ставят на табурет Паисия.

Лидия от пережитого ужаса сидела без сил на стуле и не могла произнести ни слова.

Вот уже священник стоит на табурете с петлей на шее и начинает двигать за спиной руками, чтобы чуть ослабить веревку. Воеводы и арсы с нескрываемым удовольствием смотрели на него — давненько князь не баловал их подобным зрелищем.

Испытание продолжалось недолго — физические упражнения не были сильной стороной Паисия — одно неловкое движение, и табурет выскользнул из-под его ног. Лидия истошно закричала. Дарник взмахнул рукой, два арса бросились к дергающемуся телу и вытащили его из петли.