Размышления чемпиона. Уроки теннисной жизни - Питер Бодо

В тот момент я даже не вспомнил о том, что повторил рекорд Роя Эмерсона. Нескончаемые толки и прогнозы по этому поводу перед финалом порядком мне наскучили. Для меня на первом месте стоял другой аспект матча: сколько эйсов я подал, как его результат отразился на моем счете в персональном соперничестве с Андре. Но прежде всего я гордился тем, что показал теннис настолько близкий к совершенству, насколько позволяло мое мастерство.

Я был так доволен своим выступлением на Уимблдоне, что даже решил посетить некогда страшивший меня Бал чемпионов. Он всегда проходит вечером в день мужского финала и на нем предполагается присутствие чемпиона и чемпионки в одиночном разряде (хотя обычай открывать бал их совместным танцем уже давно позабыт).

Раньше я считал Бал чемпионов сущим наказанием. После всех волнений и усилий, которых требует победа на Уимблдоне, мне меньше всего хотелось облачаться в смокинг и вести пустые беседы с почтенными леди и джентльменами из Всеанглийского клуба. Вдобавок необходимость держать речь на публике повергала меня в трепет чуть ли не с детства — а ведь от чемпионов обязательно ждут хоть каких-нибудь реплик. Я никогда не представлял себе заранее, что именно скажу, и боялся вместо уместных искренних слов ляпнуть нечто неподобающее.

Но со временем я стал понимать, что участие в Бале чемпионов — это неотъемлемая часть праздника, знак уважения к турниру и его организаторам. У меня сложились дружеские отношения с Джоном Кэрри (бывшим председателем Всеанглийского клуба) и его женой, а также с некоторыми другими членами клуба. Иногда я выпивал в обществе Джона бокал вина, а однажды даже выкурил сигару. В конце концов и сам бал начал доставлять мне удовольствие, а присутствие на нем я расценивал как выражение моей признательности клубу. Наконец, я был дисциплинированным спортсменом без вредных привычек и не испытывал ни малейшего желания сбежать с Центрального корта после финала, чтобы пошататься по лондонским кабачкам.

Правда, одна вещь на Бале чемпионов всегда вызывала у меня недоумение. После многочисленных речей всевозможные должностные лица (например, главы национальных федераций, входящих в Международную федерацию тенниса) непременно желали сфотографироваться с чемпионом или получить автограф. Я просто не мог этого понять! Важные «шишки», некоторые вдвое старше меня, почти все по-своему весьма успешные люди, — а ведут себя как детишки, которые без ума от «звезд». Однажды я имел удовольствие познакомиться с известным актером Чарлтоном Хестоном, тоже членом Всеанглийского клуба. Я был по-настоящему тронут, когда он похвалил мое поведение и стиль игры в простых, сердечных словах. А прочие — лишь курили фимиам и хотели сняться вместе со мной, чтобы повесить фотографию в своем офисе. Что ж, я никому не отказывал — ведь это входит в обязанности чемпиона.

После победы над Андре Агасси в 1999 г. я выступил на Бале чемпионов с импровизированной речью, и на сей раз она далась мне легко. Я говорил о том, что выигрыш в матче — не столько мое достижение, сколько заслуга Уимблдона, который вдохновляет меня на чемпионскую игру.

Матч с Андре подвел итог полному изменению моего имиджа в глазах публики. «Скучный» отщепенец превратился в отличного парня, который в двадцать лет стал лучшим игроком на травяных кортах.

Я понимал, что очень многим обязан Андре за то, что он настроился на борьбу и полностью выложился в финале. Благодаря ему после стольких лет силовой игры я смог доказать, что способен не только «забивать» соперника. Я сумел победить оборонительного игрока высочайшего класса, играя в комбинационный теннис, а не только за счет мощной подачи.

Не хочу, чтобы мое нижеследующее признание прозвучало горько, ибо никакой горечи я в него не вкладываю. Что я собой представляю на самом деле, вряд ли кому-либо известно. Что же касается метаморфозы моего «образа» на Уимблдоне, то за многие годы и я сам, и мой теннис по сути остались прежними: изменились соперники и их игра, а также восприятие моей игры и моей личности. Вывод отсюда не слишком приятный. Не знаю, сумеете ли вы разъяснить его вашим детям, а я — своим. Вот он: если вы одержали достаточно побед, люди начинают вас ценить несмотря ни на что.

Единственное, перед чем все в конце концов склоняются, — это успех!

Окрыленный победой на Уимблдоне, я собрался побить рекорд Эмерсона дома, на Открытом чемпионате США. Я пребывал, вероятно, в самом расцвете теннисных сил, и во мне созрела уверенность, что в середине 1990-х годов моя игра постепенно достигла высшего уровня. В частности, наладилась вторая подача, и я почувствовал, что могу уверенно играть с задней линии против любого противника, дожидаясь удобного момента для мощного завершающего удара справа или атаки.

После Уимблдона я удачно провел начальный этап сезона на харде и выиграл два турнира. Потом, в Индианаполисе, в четвертьфинальном матче с Винсентом Спадеа я слегка повредил ногу. Чтобы не ставить под угрозу свои шансы на Открытом чемпионате США, я прекратил игру при равном счете по сетам.

В общем, все обстояло благополучно. С игрой на харде проблем не возникало, и поэтому я не планировал выступать в каких-либо еще пристрелочных соревнованиях перед чемпионатом.

В пятницу, перед началом турнира, я тренировался на арене имени Луи Армстронга с Густаво Куэртеном. Я выполнил подачу, после чего рванулся влево, чтобы ответить на прием, и почувствовал боль в спине. Я пытался ее игнорировать и продолжать игру. Но постепенно боль стала более резкой, а очень скоро и совершенно невыносимой. Я ушел с корта и отправился прямо к врачу. Следующие два дня я принимал обычные в таких случаях противовоспалительные препараты, но они не помогали. Тогда врач послал меня на рентген, и выяснилось, что у меня грыжа межпозвоночного диска.

Это сразило меня наповал. Я не сомневался, что выиграю Открытый чемпионат США. Мне оставался всего шаг, чтобы побить рекорд Эмерсона. Кроме того, я вполне мог бы продлить свое непрерывное пребывание на первом месте до семи лет, причем на сей раз даже не участвуя в очередном осеннем «марше смерти» по Европе. И вот все пошло прахом! Мне грозил перерыв в выступлениях на месяцы — в самом лучшем случае; а по сути, на меня свалилась напасть, которая навсегда вывела из строя многих прекрасных теннисистов — например, австралийского кумира Лью Хоада и очень интересного словацкого игрока, финалиста Открытого чемпионата США Милослава Мечира по прозвищу «Большой кот».

Я чувствовал себя так, словно мне нанесли предательский удар, — я ведь очень редко пропускал турниры «Большого шлема». Невероятное невезение. Как оказалось, у Пола Аннакона тоже давние проблемы со спиной, и он объяснил, чего мне следует ожидать.

Болезнь — одна из самых больших неприятностей для спортсмена-профессионала, привыкшего выкладываться на арене и кипеть адреналином. Это крайне угнетающее состояние, тут нужны вся сила воли и вера в себя, чтобы не сломаться окончательно — психологически и даже физически. Я уехал из Нью-Йорка и вернулся в Лос-Анджелес, где мне предстояли месяцы лечения, а главное, постельный режим и одиночество.

Чувствовал я себя так плохо, что первое время едва мог ходить. Я был в буквальном смысле прикован к дому. А когда поневоле все дни напролет валяешься, уставившись в телевизор или читая книжку, в голову так и лезут дурацкие мысли: «Хорошо-то как! Ходить никуда не надо. Холодильник, набитый мороженым и колой, под рукой. Тут же и телефон — устройство, изобретенное специально для того, чтобы можно было заказывать пиццу с десятью различными наполнителями».

Но я дал себе слово не раскисать и при первой же возможности приступил к процедурам, доставлявшим массу неудобств, — прикладывал лед и делал электростимуляцию дважды в день. Затем последовал комплекс упражнений для укрепления мышц спины. Это были утомительные, болезненные, трудные занятия. Но благодаря им я впервые по-настоящему осознал, что мне необходимо больше заботиться о своем теле. Я работал изо всех сил и боролся с депрессией в тишине моего пустого дома.

К счастью, то кошмарное лето имело и светлую сторону. Болезнь косвенным образом помогла мне познакомиться с будущей женой. Как-то между процедурами я вместе с приятелем, Джоном Блэком, смотрел фильм «К черту любовь» («Down witn Love»). Там играла актриса Бриджит Уилсон, и она мне очень понравилась, точнее — просто заворожила, как только я ее увидел. Я подумал: она неотразима!

Джон вечно разглагольствовал о своих многочисленных «великосветских» знакомствах. И тут, отчасти из желания поддеть его, я заявил: если хочешь доказать, что у тебя большие связи в Голливуде, познакомь меня с этой восхитительной девушкой.

Через несколько дней Джон доложил, что дело сделано — он добыл номер телефона Бриджит у ее агента, с которым давно знаком. «Отлично», — ответил я, подозревая, что здесь кроется какой-нибудь подвох. И все же еще через пару дней я ей позвонил. Бриджит говорила со мной очень сдержанно и застенчиво. Я предложил встретиться, и она сказала, что может заехать ко мне. Наверное, хотела посмотреть, как я живу, и пока не сообщать слишком много о себе.