Одиночное плавание - Николай Черкашин

О'кей!

Оранжевые палубные тягачи выкатывали «Викинги» на старт, и по пути самолёты опускали консоли складных крыльев, точно разминали их после тесноты ангара. У катапульт матросы палубного дивизиона - пыль земли, обезьяны, джеки - помогали самолётам отцентроваться, скрепляли челноки катапульт разрывными кольцами с палубными рымами.

- За линию! - орал в мегафон толстяк Тротт, командир стартовиков. На плече у него торчала антенна минирации, а уши были забраны в чаши шумофонов.

Джеки, обезьяны, пыль земли - отбегали за белую черту безопасности, летчики давали газ - оранжевое пламя билось в щиты, так что содрогалась бронированная палуба, а море подергивалось от рева мелкой рябью.

- Старт! - рычало в наушниках у Тротта, и капитан нажимал на кнопки палубного пульта.

Пар ударял в цилиндры челноков, лопались стопорные кольца, и острокрылые человеко-самолёты срывались с места стремительно, словно стрелы спущенного арбалета. Они вонзались в небо, такое тугое и плотное в этот миг, вскидывали в вираже плоскости и быстро исчезали в бездонной синеве морского неба. Но глаз успевал заметить, как из-под хвостов взмывающих «Викингов» выдвигались длинные жала - штыри магнитометров.

Металлические птицы улетали на поиски металлических рыб, продолжая древнюю войну крыла и плавника.

Четыре скорострельные катапульты выметывали самолёты с интервалом в минуту.

- Так, так, мальчики! - прищелкивал пальцами Молдин.

Он стоял за спиной у Комптона и терпеливо дожидался, когда шеф отпустит его с мостика. Челюсти Молдина месили жвачку с тоником. Блок этой слабонаркотизированной резинки подарил ему начальник корабельной полиции майор Дафтон, изъявший сей «предмет седьмой категории»[14] в одном из кубриков.

В воздухе уже было четыре пары «Викингов», когда с дорожек угловой палубы стали взлетать истребители прикрытия.

Первый!

Второй!

Третий!

Четвертый!

Пятый… Пятый с двумя желтыми «тройками» на киле вдруг замедлил взлет, кивнул и круто вошел в воду, взметнув куст ослепительных брызг. Через секунду на месте падения вспучилось несколько пузырей да вспорхнуло облачко пара, выброшенного огнём из работающего сопла. Это белое облачко показалось всем душой пилота, вырвавшейся из пучины в небо.

- Кто? - спросил Андрюс.

Командир авиакрыла достал из портативной картотеки формуляр:

- Первый лейтенант Томас Бьорке. Двадцать четыре года. Штат Огайо. Холост. Баптист. Пилот второго класса, сэр. - И полковник переложил формуляр в другой ящичек с надписью: «Безвозвратные потери».

На «Колумбе» и ракетных крейсерах, наблюдавших катастрофу, приспустили флаги. Адмирал вылез из кресла, взял микрофон общей трансляции:

- Пилот Томас Бьорке пал при защите государственных интересов Америки. Да упокоит господь его смелую душу! Аминь.

- Реквием? - спросил командир «Колумба».

- Государственный гимн!

Пожалуй, флагман прав. Траурная мелодия могла охладить боевой порыв экипажа.

Элеваторы поднимали на палубу тяжёлые вертолёты. Винты их вращались, и тропическое солнце зажигало на дрожащих нимбах блестящие мальтийские кресты.

8.

Снятую насос-форсунку Мартопляс разбирал у себя в каюте. Никакого кокса, как он и ожидал, ни в соплах, ни в каналах не было. Кто-то из мотористов, несмотря на запрет, протирал разобранные детали ветошью, и волоконца забили форсуночную иглу. Пустяк. Можно было вывести из работы третий цилиндр, и дизель пахал бы и так. Но Мартопляс твердо решил проучить «заплававшегося стратега» и через полчаса услышал в цилиндрах среднего дизеля «подозрительные стуки». Он велел выключить топливный насос, и «стук» пропал. Разумеется, барахлили все те же форсунки, забитые некондиционным соляром.

Если стук слышен инженеру-механику, то подчиненные услышат его тоже. Остановили и средний двигатель. Работал ещё левый, но ведь и он питался все тем же топливом, коксовое число которого было никому неизвестно. Час-другой - застучит и он.

Потерять ход в океане, да ещё сорвав при этом учебно-боевую задачу, - позорнейшее ЧП, о котором сразу становится известно на всех флотах. Командира снимают с должности, а если и оставят на прежнем месте, то до конца службы будут вспоминать: «Тот, который болтался в море без хода».

И винить некого - механик предупреждал. Запись в вахтенном журнале не вычеркнешь. Кто спешит, тот опаздывает. Сами виноваты, товарищ Абатуров, не надо было брать кота в мешке. Не война, не горит… А если топливо и в самом деле оказалось бы высокосернистым? Запороли бы движки, как пить дать. Мартопляс хмурил брови, пряча довольную усмешку, и с превеликой озабоченностью щелкал кнопками на панели термодатчика - лично следил за температурой газов в цилиндрах левого, работающего пока дизеля.

Он не был зловреден по натуре, но чувство собственной правоты и профессиональной гордости, задетое Абатуровским окриком, взывало к отмщению, и Мартопляс, пощипывая рыжеватый ус, решал: сейчас ли доложить, что и левый скисает, или потянуть ещё немного, чтобы командир потомился в тягостном ожидании рокового доклада. Впервые за службу судьба подводного бога - всевластного, грозного, насмешливого - оказалась вдруг всецело в руках механика. Мартопляс даже поглядел на свои ладони с темными пятнами застарелых ожогов и белыми шрамиками по числу форсуночных сопел: курсантом подставил руку под отверстия сопел - хотел посмотреть, с какой силой впрыскивается в цилиндр топливо, качнул рычаг насоса - и острые струйки пробили кожу. Капли крови смешались с соляром. «Ну вот, - усмехнулся преподаватель, «дед» с фронтовой «щуки», - у настоящего механика в жилах всегда есть толика соляра».

У Абатурова руки не такие - покрыты ровным загаром то ли от частых встреч с солнцем на мостике, то ли от кварцевых ванн, которые принимает командир, когда лодка под водой. И в душу Мартопляса закрадывается колючая неприязнь к обладателю чистых, загорелых рук, замешанная на вековой розни «палубы» и «машины». Ему хочется посмотреть, каким станет Абатуровское лицо, когда он доложит, что и левый дизель пора стопорить… Механик берется за поручни трапа, ведущего из отсека, но тут в дистанционку, отгороженную от дизелей стальной переборкой, вныривает вахтенный лейтенант, выпустив из приоткрытой двери ком яростного грохота.

- Михаил Иваныч, - выпаливает он, - у Данилова нашего - аппендицит! Доктор получил «добро» на операцию!

При слове «операция» Мартопляс ощутил в паху острый холодок скальпеля. Передернул плечами. В прошлом году ему вырезали грыжу. Но то было в береговом госпитале, в первоклассной операционной. Не хотел бы он оказаться в отсеке со вскрытым животом, да ещё в такую жару…