Если красть, то миллион - Елена Арсеньева

Надо покончить со всем этим! Забыть о Соне – и чем скорей, тем лучше.

Отыскать эту попутчицу – Келли Рассел с ее агентством, но и это не обязательно.

Мало ли в Австралии русских девушек из семей эмигрантов, коли уж Джейсону так приспичило жениться именно на русской!

Приобретение «Прощания славянки» станет последней данью Сониной памяти.

И все. И кончать с этим!

Джейсон выскочил за ворота кладбища, не оглядываясь более на уютно-зеленые заросли над могилками. Листья тихо шуршали под ветром, словно шептали на разные голоса:

– Джейс-с-сон… Джейс-с-сон… Оглянис-с-сь!.. А вот этого делать нельзя ни в коем случае – он немало прочел на своем веку русских сказок. Только вперед! Мертвое – мертвым, ну а живое – живым.

– Я где-то читала: связь между близнецами настолько неразрывна и тесна, что они безошибочно чувствуют, когда что-нибудь случается с братом или сестрой.

Я такими вещами всегда интересовалась, как только узнала, что в Нижнем живет моя сестра-близнец. Якобы даже разлученные, близнецы влюблялись в похожих людей, обладали одинаковым темпераментом и вкусом, вплоть до того, что замуж в одно время выходили. У каких-то там американок-близняшек вообще был потрясающий случай: у одной вдруг начались дикие боли в правом боку, ну, где аппендицит.

Отвезли в больницу – ничего, никаких признаков. А бедняжка прямо загибается!

Ну, как-то сняли приступ, успокоили ее, а на другой день пришло известие, что ее сестра именно в это время перенесла операцию по поводу острого аппендицита.

Понятно? Близнецы могут ощущать боль друг друга! Но чтобы раны или травмы одной переходили на тело другой… Как-то слабо верится!

– Стигматы, – с набитым ртом пробормотал Леонид. – Или стигматики?

Словом, я читал про раны Христовы, точно такие якобы появляются у каких-то особо продвинутых верующих. Твоя сестрица, конечно, не Христос, но насчет непорочности у нее все как надо! – И он принялся вычищать корочкой хлеба остатки яичницы со сковороды.

Неведомо ничего насчет порочности или непорочности, угрюмо подумал Струмилин, а хозяйка Лида Литвинова совершенно никакая. Кроме бессчетного количества банок с консервированными абрикосами (с косточками, разумеется!), в квартире не нашлось ничего съедобного, кроме полбуханки черствого ржаного хлеба и трех яиц. Ну, еще подсолнечное масло на донышке бутылки. А так – ни макарон или круп, ни помидорины, ни картофелины, тем паче мяса, рыбы или хотя бы магазинных пельменей. Ничего! Из яиц на скорую руку взболтали яичницу на воде – чтобы побольше казалось – и поделили на троих. Струмилин успел пообедать и поэтому есть не хотел, похлебал только пустого чайку (даже сахару не оказалось!), а порцию свою отдал Лешему, умявшему все с благодарностью, и начал искательно коситься в тарелку хозяйки. Девушка вяло ковыряла вилкой желто-белую массу и, кажется, ничего не имела против того, чтобы с ней расстаться, однако тут уж Андрей призвал на помощь авторитет врача, и Лешему пришлось ограничиться двумя кусками яичницы вместо трех. Зато он съел весь хлеб и самой последней корочкой еще пытался что-то соскрести со сковороды. Лицо его при этом выражало глубокую тоску, и окружающим стало ясно, что Леший совершенно не наелся.

– Может, компотику похлебать? – в задумчивости пробормотал он и захохотал, увидав, как встрепенулся Струмилин:

– Успокойся, я абрикосового компота нипочем больше в рот не возьму.

Соня слабо улыбнулась, осторожно, кончиками пальцев, потирая горло:

– Болит! Вот что странно: болит по-настоящему. То есть если Лида там лежит по-прежнему, в квартире Евгения… мертвая, – она зябко поежилась, – то зачем понадобилось еще и меня душить? Для полного сходства, что ли? И почему не задушили до смерти? Почему именно меня потом запихали в этот поезд?

Предположим, тот человек, который пришел… не помню, говорила ли я вам, что видела, как дверь открылась и кто-то появился на пороге? Дальше ничего не помню. Предположим, он принял меня за Лиду, то есть Лиду за меня, потому что она надела мое красное платье и босо…

Струмилин сделал невольное движение. Соня осеклась, уставилась на него испуганными глазами:

– Погоди! Но ведь я, именно я оказалась в поезде в красном платье и босоножках! В том самом платье и тех самых босоножках, которые заставила надеть Лиду, отправляя ее на свидание к Евгению!

– Да, – протянул Леший, задумчиво грызя спичку (больше в этом доме погрызть решительно нечего), – какая-то просто фантастика. Главное дело, выходит, что Лидка вообще совершенно случайно затесалась в это смертоубийственное дело. Приехала навестить сестричку – и вдруг…

– Вот именно, – кивнул Струмилин. – И вдруг! Больно уж неожиданное «вдруг» получается. Прямо рок, фатум. Судьба. Не знала Лида ничего о Соне, потом узнала – и это привело ее к смерти. Мне почему-то кажется, что она врала, когда уверяла, будто услышала о твоем существовании только две недели назад.

– Да брось! – махнул на него Леший. – Я Лидку сто лет знаю, ну, года два – уж точно. И никогда ни про каких сестер от нее и слыхом не слыхал. Уж когда-нибудь она о чем-то таком проболталась бы, женщины вообще ведь…

– Женщины! – Соня повернулась к нему так пылко, что Леший даже отпрянул. – Женщины такие, женщины сякие! А вы-то какие сами, мужчины? Ничего дальше своего носа не видите, вообще слепые, как курицы! Вот ты, художник от слова «худо»! Говорят, у художников глаз алмаз, говорят, у вас особенная наблюдательность развита, но почему же ты остолоп этакий и сразу не обнаружил, что я – вовсе не Лида?! Я и одета была по-другому, и вообще… Нет – Лидочка, заорал на вокзале, что с тобой?! И сразу запутал всю ситуацию. А я, между прочим, такая же Лидочка, как ты – Поль Гоген!

– Попрошу без намеков, – надменно сказал Леший, – тот был псих и умер от дурной болезни. А я, чтоб ты знала, без предохранителей в койку и шагу не ступлю. И вообще – он трахался с черномазыми… Б-р-р! – Леший демонстративно заколотил зубами и затряс своим тощим телом, причем создалось полное впечатление, что к грохоту зубовному присоединился и грохот его костей.

Батюшки, еще один расист, качнул головой Струмилин. Не много ли на один квадратный метр жилплощади?

– А-га, – со злорадной улыбкой протянула Соня, – вам с черномазыми не нравится, а мне, значит, все равно с кем, будь он хоть негром преклонных лет?

Струмилина откровенно передернуло, и Соня умолкла, опустив голову.

– Идиотское слово «негр», правда? – сказал Леший, с интересом патологоанатома наблюдая эту жанровую сценку. – Не-гр… Кто ж такой этот Гр и чего он Не?.. Логически мысля, должны существовать также и дагры? Негры и дагры. Причем если негры – черные дагры, получается, белые?

– Вот-вот! – с той же горестно-ехидной интонацией воскликнула Соня. – Да будь он хоть дагром преклонных годов! Придурки! Вы все придурки! И ты, – она ткнула пальцем в Лешего, – и ты, – перепало также Струмилину, – и Валерка с Пирогом.

– Не имею чести знать этих последних, – завелся Леший, – однако не позволю…

– Погоди ты! – отмахнулся Струмилин. – Погоди! – И с робкой надеждой вгляделся в Сонино лицо:

– Ты что хочешь сказать? Ты хочешь сказать, что на той фотографии… на той… была не ты, а…

– Вот именно! – огрызнулась она. – Вот именно! И это было видно с первого взгляда! Думаешь, я там, на кладбище, голову потеряла оттого, что увидела этот поганый компромат на себя? Нет! Я чуть не рехнулась, поняв, что меня родная сестра как минимум год водила за нос! И не она одна! Правильно ты сказал: никаким «вдруг» тут и не пахнет. Все Лидочкой подстроено, все!

Она вгляделась в растерянные мужские глаза, обращенные к ней, и зло сказала:

– Да неужели никто из вас так и не заметил, что у Лиды не было челки?!

– И резким взмахом убрала волосы со лба.

Лицо ее тотчас изменилось. Появилась в нем некая отстраненная холодность, что-то недоброе проглянуло в очертаниях слишком, может быть, высокого лба. Это, конечно, Соня, но совсем другая, Соня, исполненная не радостного доверия к миру, что так поразило Струмилина при первом же взгляде на нее, – а Соня замкнутая, настороженная, готовая каждую минуту столкнуться с какой-то каверзой окружающих… и, что характерно, подстроить каверзу и им.

– Ни суя хебе, – знакомо выразился Леший. – Дидка! Вот теперь ты – Лидка!

– Теперь, теперь, – с досадой передразнила Соня. – Я никогда не была Лидкой, понял? А вот она мною, как стало ясно, не раз притворялась. Не раз и не два! Ну не цирк ли: первое, о чем я попросила ее при встрече, – это опять прикинуться мною! И еще успокаивала ее, главное дело: не надолго, не надолго. А оказалось… оказалось, я ее на смерть обрекла. Конечно, когда я потом увидела эти фотографии, мне здорово захотелось ее убить, но не так… не до смерти…

Она нервно поднялась. Струмилин почему-то не нашел ничего лучше, как вскочить со стула именно в этот момент. Соня наткнулась на него, рванулась в сторону, но он придержал ее и убрал руку, пригладившую волосы. Челка снова упала на лоб.