Змеиные боги - Лизавета Мягчило

На ходу флегматично затягивая ремень на плече потуже, до иголок, цепляющихся в руку. Какое же счастье, что рука осталась цела, что не повреждены крупные вены или артерии. Бегущие струйки крови остановились, алые капли еще капали с пальцев, но Саша не обращал на них никакого внимания. Просто шел.

Пока лес не расступился, позволяя выйти на широкую тропу к дому. А взгляд зацепился за тонкий силуэт ведьмы, втыкающий в порог избы кинжалы около неподвижного тела. Страх сжал внутренности, к горлу подступила тошнота, Саша попытался бежать. Ноги тут же заплелись, он плашмя рухнул в траву, выскуливая в грязь проклятия, до боли сжимая зубы.

Ну же, осталось совсем немного. Ну же!

С рваным хрипом поднялся, мир продолжал плыть перед глазами, пересохшие губы презрительно скривились. Виноватый дурак. Если что-то случилось с остальными ребятами, он не сумеет простить себя. Качаясь, сумел встать и снова неспешно побрел.

Ведьма увидела его, на миг вскинула свою голову, кольнув ледяным взглядом, и тут же отвела глаза. Продолжила дело. Воткнула очередной кинжал у ног – старый, кривой, с зазубринами на длинном лезвии, в центре рукоятки живым огнем горел черный камень. Казалось, чернота его могла поглотить. Лежавший в кругу Славик был мертвецки бледен. Потрепанный, но живой. Одна нога неестественно вывернута, штанина второй насквозь пропитана кровью. Снова начало мутить. Кровь была везде – пропитала доски порога, брызгами запятнала дверь и обшарпанные стены. И вела по ступеням двумя парами следов. От взгляда на небольшой аккуратный отпечаток девичьей ноги у него свело сердце.

– Где Катя?

Затуманенные болью глаза Славика дернулись, обратились к нему, прояснились. Парень провел рукой по короткому ежику волос, и его грудь затряслась в беззвучном отчаянном хохоте:

– Вот дурак я, Сашка, скажи? Ног не чувствую. Совсем. А знаешь, как больно было, когда этот сукин сын их ломал? Вся харя в крови, глаза злющие… Я не чувствую их, говорил уже? А?

– Елизаров, где Катя? – Голос сорвался на испуганный крик, но Славик даже не моргнул. Перевел взгляд на небо, по виску покатилась слеза, скользнула в ухо. Он все причитал про свои ноги, пока Чернава напевом творила заклятие. Наклонялась, поливая разорванное мясо дурно пахнущим отваром. А Бестужев умирал. Прямо здесь, у отпечатка ее ноги.

– Поди сюда, паренек, ты сюда поди… – Незнакомый голосок тонко позвал из-за двери. Саша поднял голову, взгляд пополз по дверному проему и, лишь опустившись к самому порогу, с удивлением заметил черного кота, вечно снующего за Катей второй тенью. Кот моргнул и, опасливо покосившись на ведьму, кивком указал на дом. Прямо как человек.

Бестужев пошел. Чтобы в полумраке сенника увидеть, как кот покрывается мутной дымкой, будто тумана нагнали, а вместо него на полу появился старый сухопарый старичок с бородой до самого пола и не по размеру крупными лаптями на ногах. Тревожно заломил морщинистые руки, глядя на Бестужева темными бусинами-глазками.

– Ее Полоз в царство свое увел, она по доброй воле пошла следом. От Славика-олуха его уводила, кольцо на палец надела.

Во рту пересохло, от страха стал твердым и непослушным язык.

– Какой Полоз? Откуда он здесь?

– Так Щек то был. – Старичок недоуменно моргнул, неловко шмыгнув крупным курносым носом. – Неужто сразу не поняли, как дед банник вслед кричал, что нечистый добычу у него умыкнул? Да и странный он был, вел себя словно нелюдь, разве ж не додумался ты? Я-то подумал, ты поэтому его запер, спасти всех решил.

Его слова били плашмя. Закрывая лицо здоровой рукой, Саша завыл. Исступленно и обреченно, ощущая, как вой этот переходит в истерический хохот. Домовой послушно ждал, теребя край льняной рубахи. А после решил подобраться поближе, погладил его по штанине, пытаясь утешить. У Бестужева даже на удивление сил не осталось, лишь тоска и твердое желание спасти. Только какой из него герой?

– Я найду ее, – низким голосом сквозь пальцы произнес он. Пытаясь убедить не только себя, но и весь белый свет. Все получится, ради этого Бестужев жил.

– Ты за банькой по дорожке беги, они не так давно отошли, совсем мало времени прошло, нагонишь. Падай в ноги и проси, Саша, по-другому с царями нельзя. Попробовал друг твой, так по самый конец своей жизни помнить будет.

Он кивнул, проводил благодарным взглядом нырнувшего под печь старика и со стоном, наполненным болью, вышел.

Мир вокруг был таким же. Чирикали воробьи, перескакивая с ветки на ветку, от деревни доносилось мычание коров, пасущихся на полях. Только их больше нет. Разломанные, наизнанку вывернутые и переломанные в крошево… Он поднялся на пригорок к бане.

Лесная дорожка двоилась в глазах, его водило из стороны в сторону, но Бестужев шел. Упрямо мотал головой, скидывая пелену с глаз, вытирая со лба бисерины холодного пота. Еще немножко, лишь бы дойти.

Он увидел ее спину, удаляющуюся сквозь море высокого папоротника.

Настороженно зажатые плечи, опущенную голову. Взгляд ее был прикован к пальцам Полоза, сплетающимся с ее. Волна гнева ударила по глотке:

– Катя!

Она вздрогнула и остановилась. Будто не веря, повернула голову, чтобы встретиться с ним пылающим от радости взглядом. Смоль так и не сказала ничего вслух, но по шевелящимся губам он прочитал неожиданно четко для себя единственное слово: «Живой».

Сделал еще шаг вперед и упал, ослабшие ноги больше не держали. Смоль не шла навстречу.

Попытался подняться, снова упал на колени, не сводя с нее горящего взгляда. Радуясь, впитывая.

Ради нее Саша жил, ради нее сгорал и был готов пройти все круги ада. Вот сейчас, пусть просто сейчас Катя протянет свою руку, позволит ему почувствовать запах ванили, которым пахло ее мыло. Пусть просто будет рядом, хоть час, хоть день. И за это он умрет без раздумья.

Ему так тяжело… Тяжело держаться за жизнь, смотреть на нее далекую и недоступную. Будто весь груз этого мира опускался на плечи. Это он делал ноги ватными, а веки тяжелыми. Бестужев потянулся к ней рукой.

– Катя…

Будто смеясь над его болью и горем, Щек встал за ее спиной, по-хозяйски коснулся подбородком копны волос, растягивая губы в холодной улыбке. Он больше не прятал своей натуры – перемазанный кровью, дикий, неправильный. С удлиненными клыками, кончики которых торчали во время усмешки, со змеиными зрачками и прорисовывающейся под полупрозрачной кожей чешуей на висках и скулах. Проклятое существо, не пускающее его душу обратно к телу. Руки монстра сжимали ее плечи. И просить его не было смысла, молчаливую угрозу Бестужев считал сразу. Он понял – Царя молить бесполезно. Он бы ползал лицом в грязи, целовал ноги монстра, вымаливая, скуля как побитый пес. Полоз знал – видел, но наслаждался его болью и молчаливо отказывал. Отрицательно