Конец "Зимней грозы" - Георгий Ключарев

Назначение генерала В. М. Баданова командиром танкового корпуса, которому предназначалась роль головного в уникальной, не имевшей аналогов по масштабам стратегической, операции, было как нельзя более удачным. Решительность и твердость сочетались в нем с непоказной скромностью в общении с подчиненными и сдержанным достоинством — со старшими начальниками. Наряду с этим Баданов имел в характере выраженные черты командира-самородка близкой и, казалось, уже далекой эпохи гражданской войны. Даже внешне своей мохнатой папахой и какого-то тулупного вида полушубком командир корпуса немного походил на партизанского военачальника. Полушубок надежно укрывал генеральские петлицы, а генерал не скрывал, что, по его мнению, не столько форма, сколько глубокое знание командиром своего дела и советского бойца, его поистине безграничных возможностей и неисчерпаемых внутренних ресурсов утверждают авторитет офицера и помогают ему в достижении общей цели.

Баданов, не стремясь внешне подражать генералу Жукову, втайне гордился тем, что немного был схож с ним лицом, крепко сбитой невысокой фигурой и, как ему казалось, некоторыми чертами характера. В отношении подчиненных Баданов был внимателен и немелочен, не требователен и в нужных случаях непреклонен. А подчиненные, если командир того стоит, более всего почитают для себя важным по возможности ни в чем ему не уступать и по крайней мере на него походить.

Представление о качествах командира 24-го танкового корпуса и подобранного им личного командного состава очень помогает уяснить многое в беспрецедентном стремительном и сокрушительном глубоком танковом рейде этого соединения и в особенности в значении его успеха для плана «Сатурн» и сталинградской победы Красной Армии. Как штык, нацеленный в междуреберье дивизий Гота, запруженных упорной нашей обороной на подступах к реке Мышкове, корпус Баданова стремительно рассекал степь, опускаясь по меридиану-хорде Большой излучины Дона на юг. Двигались длинными ночными перекатами, перемежаемыми частыми соударениями с итальянскими, румынскими и немецкими силами, которых раскидывали, дробили, уничтожали. Захватывали базы и склады, разнообразные трофеи. Днем выкраивали скудные часы отдыха под крутоярами балок и оврагов, в глубоких лощинах, освобожденных станицах и хуторах. Баданов расчленил корпус на два эшелона. Каждый имел свой маршрут к цели. Походные порядки сопровождали в голове и с флангов сильные танковые отряды охранения. Входя в прорыв Чирского фронта, танковые части оторвались от мотострелковых. И только танки первого эшелона несли на себе десанты автоматчиков. Вместе с ними на броне находились офицеры оперативной группы штаба корпуса, с небольшим опережением прокладывавшие маршруты движения эшелона, непрерывно уточняя их по разведданным и сведениям, полученным от местных жителей. Каждый танк стремительно прошел не триста, как показывает карта, а фактически гораздо больше километров по глубоким тылам беспощадного, изощренного в войне врага.

Массы танков, разделенные на группы разного назначения, сопровождаемые полковой артиллерией и эрэсами, двигаясь глухой ночью, несмотря на строжайший запрет пользоваться фарами, искусно маневрировали и, перестраиваясь в боевые порядки, внезапно заходили на фланги и в тыл встречных частей противника. После их разгрома снова, как единый организм, быстро восстанавливая порядок движения, устремлялись вперед. Ложившаяся под гусеницы степь, испещренная множеством не нанесенных на карты и полузасыпанных снегом дезориентирующих военных дорог, пересекалась глубокими балками с крутыми, обрывистыми берегами. В ночной тьме, когда и на вытянутую руку ничего не было видно, они более, чем самые совершенные противотанковые рвы, были опасны для танкистов. И многочисленные степные речки, лед которых не всегда держал танки, особенно средние и тяжелые, могли стать для них ловушками.

Гоняя снега, наметала метровые валы на пути машин, бесилась, кружила секущими смерчами, плакала и выла зверем вьюга. Пронизывала до костей, леденила, припаивала ладони к броневому листу или кромке крышки люка жестокая стужа. А люки танков всегда были открыты. Снег, налипая на стекла приборов наблюдения и прицелов, выгонял командиров на броню, и по боевой тревоге они должны были мгновенно скрываться в машинах. Но и тогда закрыть люки было нельзя, хотя снег покрывал леденящей влагой лица и руки. Когда наконец начинала неприметно редеть вокруг непроглядная темень и проступать впереди расплывчатая масса ближайшего танка, все ждали, что лязг гусениц и низкий гул двигателей вот-вот перекроет надсадное прерывистое гудение самолетов. И прежде чем над танками безбрежно распахивалось строгое в своей блеклой, выцветшей голубизне, раскаленное морозом небо, «юнкерсы», «хейнкели», «мессершмитты» наваливались на танковые колонны. Засыпали бесчисленными фугасками, пронзали ультрамарин неохотно раздвигавшейся вширь снежной чаши алым накалом пушечно-пулеметных трасс. Как уследить, куда летят бомбы?

Даже застигнутые на краткой дневной стоянке танки мгновенно приходили в движение, перестраивались в линию и командиры, в дыму и копоти следя из люков за летящими фугасками, бросали свои машины вперед и в стороны, оставляя за ними перемешанную со снегом, истерзанную взрывами серо-черную землю. Осколки, снаряды, пули оглушающе градно долбили броню, наполняли машины удушливым чадом окалины, но прямых попаданий и потерь почти не было, хотя самолеты исчезали только в плотных вечерних сумерках. Жестокие условия рейда требовали от людей предельной отдачи всех физических и духовных сил, но ничто: ни нечеловеческое напряжение, ни голодная норма отдыха, ни бессонница, ни стужа, ни недостаток пищи, в особенности горячей, — не изматывали танкистов так, как ненавистные гитлеровские летчики. Каждому бадановцу страстно хотелось приблизить желанный миг мести. За все, за все!

Прекрасны люди, очищенные страданиями от коросты бытия. Местные жители готовы были сделать все для своих освободителей. На многие километры расчищали дороги от снега и уничтожали следы гусениц. Делились последним. Старики, женщины, даже дети. Особо надо сказать об освобожденных из плена бойцах и командирах Красной Армии. Много среди них было без вины виноватых, а ведь не было тогда на войне вины тяжелей и участи страшней, чем оказаться в плену, без вести пропавшим. Генерал Баданов знал, что ничто не обязывает так, как доверие, и, понимая их участь, он приказал назначать бывших военнопленных в конвои. По настойчивой просьбе самые выносливые из них выполняли редевший десант на танках. Ярость их в бою потрясала опытных, видавших виды командиров.

Остались позади Маньково-Калитвинская, Алексеево-Лозовское, Дегтев, Большинка, Ильинка, Скосырская. Корпус вошел в оперативные тылы противника. И вот уже передовые его части на участке железной дороги Кантемировка — Чертково — Миллерово. На путях десятки эшелонов с датскими, французскими, голландскими консервами, другим продовольствием, снаряжением, медикаментами, боеприпасами для окруженной армии Паулюса. Баданов поворачивает головной эшелон на юго-восток. Основные базы и аэродромы 4-го воздушного флота близко. Совсем близко. Измотанным, истощенным экипажам был совершенно необходим отдых. Генерал дал им часовую передышку. И перед рассветом 24-го декабря его танки уже расстреливали, жгли, давили ненавистные самолеты.

…Курт Штрайт очнулся от удара об пол спального помещения казармы пилотов в Тацинской. Сев, он обалдело оглянулся на пустые оконные проемы, вспыхивающие слепящими магниевыми прямоугольниками на угольной стене. Стужа пробирала до костного мозга, грохот наглухо заклинил уши. Похожие на зарницы сполохи выхватывали из черноты мечущиеся в тесных проходах между кроватями тела, исковерканные ужасом лица, мелькавшие кулаки. Узкий дверной проем озверело штурмовали, сшибая друг друга, спотыкаясь о лежащих на полу, падая и вскакивая вновь.

«Что стряслось? Налет?.. Но база надежно защищена! Что?..»

Штрайт надрывно заорал и захлебнулся в хрипе от штукатурной пыли, получив от напряжения удар тупой боли в голову. Он не услышал своего голоса в шквальном реве пушечных залпов, треске пулеметных очередей, перекрываемых упругими взрывами. Мельком подумав, что это, верно, рвутся боеприпасы или самолеты на взлетном поле, а может быть, все происходящее всего лишь сон, перешедший в какой-то кошмар, он сгреб подвернувшуюся под руку шинель и метнулся к окну. Оно показалось бесконечно далеко. Выбиваясь из сил и почти не двигаясь, он скорее чувствовал, чем слышал, хруст стекла под ногами. Ухватившись наконец за подоконник, Штрайт перевалился через него и, сшибленный кем-то сзади, тяжело упал в снег. Рядом барахтался человек в пижаме. Штрайту повезло: накануне он допоздна играл в карты, много пил и, добравшись до кровати, повалился на нее в сапогах, едва стянув с себя китель. Шерстяной трикотаж на теле, шинель теперь, в мороз, подавали надежду. Тотчас в помещениях второго этажа, откуда они только что вывалились, разорвалось сразу несколько снарядов, крыша казармы поднялась горбом, выбросила смерч пламени и рухнула. Штрайт тяжело поднялся и, спотыкаясь и прихрамывая, побежал прочь, пытаясь попасть в рукава шинели. Наконец ему это удалось, и он натянул тесную шинель на свое долговязое тело. Кое-что прояснилось. На базу напали вражеские танки! Возмездие за Сталинград?!