АДОНИЯ - Том Шервуд

Последние двое оставшиеся в живых отпрянули, торопливо сбросив под стол оружие, к забрызганной кровью стене.

Филипп подтащил к столу изломанное тело первой жертвы, подсадил ещё живого матроса к краю, подняв его голову над столешницей, достал из кармана кованный гвоздь, разжал им, скрежетнув, зубы несчастного, нанизал на гвоздь язык, вытянул его наружу и, изъяв из другого кармана ту самую оловянную кружку, действуя ею, как молотком, прибил гвоздь к столу.

Адония села, приблизила к ещё живому взгляду лицо и задушевным голосом попросила:

— Скажи — со-бач-ка. Ну скажи — со-бач-ка…

Подошёл Маленький, поднял и принялся чистить и заряжать пистолеты. Адония, встав, с демонстративно кроткой улыбкой направилась к уцелевшим, прижавшимся к стене матросам.

Филипп вернулся за свой стол, о чём-то негромко стал разговаривать с Люпусом. Поморщился, дёрнул плечом: у стены раздались ещё два выстрела. Дослушав слова патера, кивнул, выпрямился. Громко позвал:

— Эй, хозяин! Кроме тебя в трактире ещё кто-нибудь есть?

— Совсем никого! Эти буяны всех распугали!..

Трактирщик, мелко, торопливо крестясь, выбрался из-за стойки и, нетвёрдо ступая, пошёл, повинуясь манящему жесту, к Филиппу. Адония, чутко уловив условную интонацию, быстро взглянула, взяла у Маленького короткий корт и пошла вслед за трактирщиком.

— Вы, — дрожа, как в ознобе, лепетал тот, приближаясь к Филиппу, — не убьёте меня? Нет, добрые господа, не убьёте?

— Ну что ты, — миролюбиво протянул Филипп. — Всего лишь расплатимся. Я тебе — друг. Ты веришь мне? Веришь? Ну хочешь — обнимемся!

Трактирщик, как заворожённый, потянулся к его разведённым для объятий рукам, но Филипп вдруг отстранился, указывая на его грудь пальцем:

— Что это у тебя? Ты меня можешь испачкать!

— Нет ничего, — с недоумением осмотрел себя трактирщик. — Я чист…

Сделав короткий выпад, Адония пронзила его спину клинком. Трактирщик, казалось, совершенно потерял способность что-либо чувствовать. Непонимающим взглядом уставившись на выскочившее из его груди остриё корта, он стал ладонями сбивать его, словно пыль с одежды, до костей рассёк ладони — и, медленно осев на пол, склонился, как на молитве.

— Нужно точно в сердце, — недовольно выговорил Адонии Филипп.

— Туда и ударила, — попыталась оправдаться покрасневшая ученица. — Рука-то сама идёт…

— Конечно сама. Но ведь удар тебе ставили — в грудь! А если бьёшь сзади — то сердце в другой стороне туловища!

Смутившись до слёз, Адония переместила клинок и ещё раз пронзила вздрогнувшее и тут же обмякшее тело.

Через пять минут трое путников уже затягивали подпруги и садились в сёдла. Вышел и Филипп, задержавшийся для того, чтобы убедиться, что все, кто мог о них рассказать — мертвы.

Прошло больше получаса, когда к трактиру подъехал случайный торговец. Едва войдя внутрь, он, бледный, как смерть, выскочил оттуда на улицу и отчаянно закричал.

Маленький, вернувшийся в Люгр купить соли, а заодно глянуть, что делается вокруг трактира, застал там большую толпу и пробирающихся сквозь неё, в своих красных мундирах, прибежавших из сторожевой башни солдат.

Мелкая жертва

К обеду Маленький не вернулся. Давно остыла оставшаяся несолёной уха, и давно погас костерок на берегу неширокой речушки. Не приехал он и к вечеру. Филипп, закрепив на себе боевую оснастку, оседлал жеребца и, подгоняя тяжёлым взглядом падающее к горизонту солнце, направился к Люгру. Адония и монах, быстро собравшись, переменили место стоянки.

Ночью, часа в два или три, послышался топот копыт, и на берег реки, в условленном месте, выехали Маленький и Филипп — на двух лошадях. Но, когда они спешивались, стало видно, что приехал с ними и третий — лет пяти или шести белоголовый ребёнок.

— Сын трактирщика, — пояснил монаху Филипп. — Сидел под стойкой и всё видел. Когда Маленький появился в толпе, тотчас на него указал.

— Работы было много? — спросил бесстрастным голосом Люпус.

— В общем, да, — ответил Филипп. — Шестеро стражников, два арестанта, три человека в трактире. Трактир сжёг.

— Похвально, — кивнул капюшоном монах. — Прекрасный след оставили для «дон Кихота».

— Для кого? — переспросил Филипп.

— Не имеет значения. Пока просто догадка. Маленький!

Подросток, виновато шмыгая носом, быстро приблизился.

— Я слушаю, патер…

— Ребёнка утопи. Потом нас догонишь. Быстрее, дети мои, меняем место!

Немного отъехав, монах распорядился:

— Филипп! Присмотри за ним. Мне очень важно знать — утопит он мальчишку или ослушается.

Филипп, придержав лошадь, повернул назад. А Люпус спросил:

— Скажи, дочь моя, что следует сделать с бойцом, который не выполнит моего распоряжения?

— Я не могу даже вообразить, что значит — ослушаться вас, патер!

— Хорошо. В таком случае, когда Маленький догонит нас — попробуй определить, убил он ребёнка или же не убил.

— Пусть догоняет. Увидим.

Через полмили Маленький, осадив коня, пристроился рядом с Адонией и спросил:

— А где Филипп?

— Спой песенку, — вместо ответа попросила его ласковым голосом Адония.

Подросток вскинул голову, посмотрел, припоминая известные ему песни, на белеющий серп луны и негромко запел.

Когда песня закончилась, Адония, наклонившись к нему, вдруг цепко схватилась за рукоять заложенного за пояс метательного ножа, вытянула его и, повернув лезвием вниз, спрятала в свой сапог.

— Правильно, дочь моя, — одобрил её поступок монах. — Человек, только что убивший ребёнка, так петь не будет.

Через несколько минут их догнал Филипп. В седле, перед ним, сидел сын трактирщика. Совершенно мокрый. Живой.

«Если «дон Кихот», волею случая, был в той толпе у трактира — то он Маленького, несомненно, запомнил. Тогда в любом городе, на любой улице, обнаружив его, «дон Кихот» обнаружит и нас. От Маленького нужно срочно избавиться, — и вот вполне законный предлог. Да, я умён. Но, как и в своё время в Массаре, никто не может этого оценить!»

Утром сделали короткий привал. Филипп, обнажив длинную шпагу, увёл Маленького в сторону, объясняя ему на ходу, что лошади забеспокоятся, если почуют кровь. Монах и Адония, раскрыв дорожные сумы, принялись менять облик.

Вернулся, вытирая шпагу, Филипп.

Через полчаса на тракт выехали три человека. Старый торговец в огромном лиловом берете, высокий, крепкий мужчина и его юная, в чёрном дорожном платье, жена. Перед мужчиной, в седле, покачивался их сын — малыш лет шести, с коротко остриженными чёрными волосами, с опухшей щекой, негромко поскуливающий от зубной боли.