Твари, подобные Богу - Мария Спивак

Умудренность опытом вещь хорошая — но вид Протопопова в компании длинноволосой дылды привел Ласточку в бешенство. Она, помимо всего прочего, испытывала классовую неприязнь к высоким женщинам.

Молодой сыщик, детектив частного агентства, успевший привыкнуть к ее неизменной гранитной непрошибаемости, подпрыгнул в кресле, когда Ласточка, спокойно просмотрев пачку фотографий, со всего маху запустила ими в стену над его головой. Но, в свою очередь не теряя самообладания, подобрал их и вернул на место, в конверт.

— Берете? — поинтересовался. С понтом, не удивишь, у нас каждый день — театр.

Ласточка кивнула.

Он назвал цену, больше той, о которой изначально договаривались, и ощутимо напрягся, ожидая торга. Но клиентка, вся в своих мыслях, расплатилась хладнокровно, практичной своей ипостасью сознавая, что, очевидно, на ее шоковое состояние и делался расчет. Действительно, не до споров.

Она забрала конверт и ушла.

По дороге домой, в машине, перед ней чередой мелькали инкриминирующие кадры. Кафе; ее муж с идиотской улыбкой наливает вино в бокал своей коровище, которая зачем-то подняла гриву и выставила напоказ лебяжью шею (да, несостыковка по части зоологии, но все равно). Те же, идут к подъезду, он — ростом ей до уха! — лапает ее литую задницу. Она садится в его машину. Они в парке, она виснет у него на шее, гогочет…

Вот мерзость! Подлец! А она-то поверила сказке о безумной любви к Тате и якобы единственной связи на стороне за двадцать пять лет — это еще хоть что-то оправдывало! Ну, сволочь, погоди. Я тебе устрою хорошую жизнь.

А кстати — вот вам хваленое колдовство, рунка на восстановление семьи. Что ж не сработала? Не захотела? Поехать к той шарлатанке, предъявить претензии? Нет, ну ее! Правды не добьешься, только разозлится, ведьма — все же опасно.

М-да… не соваться бы изначально в темные дела, не верить ворожеям как Святому Писанию, может, жила бы сейчас в Канаде с любимым мужем Питером и сыном и горя не знала. Серафима, Вадим… Бесспорно, многие их предсказания сбылись, но явно не без эффекта обратной связи — ведь Ласточка выстраивала свою судьбу как велено, наперекор не пошла ни разу.

Пора научиться извлекать уроки из прошлых ошибок. Разберемся-ка мы по-своему, по-человечьи.

Протопопов, прижатый к стенке — еще отпирался, гад, пока фотографии не увидел, — быстро растекся соплей.

Ласточка с удовольствием ощутила себя гестаповкой.

— Ну, дорогой-любимый, — процедила с ледяным спокойствием, — с меня хватит. Мало я в молодости терпела? Но тогда было полбеды. А сейчас при твоем состоянии — другая история. Ты членом намашешься и брык с инсультом, — она знала, куда давить, больше всего на свете Протопопов трясся за свое драгоценное здоровье, — а я, значит, тебя выхаживай? Не дождешься. Сдам в больницу и навещать не приду, понял? Пусть твои слюни боевая подруга собирает. Все, милый, собирай чемоданы. Совет вам да любовь.

Она лучше любой ясновидящей понимала, что это для него сейчас самое страшное. И оказалась права. Болван разнюнился, принялся вымаливать прощение. Бес попутал, одну тебя люблю, вот же последнее время все хорошо было, как раньше. Просто коровища тогда уже навязалась. Ты же сама меня отталкивала, вспомни… а она ужасная… наглая… просто так не отлипнет… и к тому же…

Он замялся, очевидно терзаясь.

— Что «к тому же»? — почти басом гаркнула Ласточка.

Протопопов молчал.

— Колись давай! — потребовала она.

— Понимаешь… такая история… даже не знаю, как получилось…

Ласточка догадалась.

— Беременна?

Протопопов понуро съежился. Боязливо поднял на жену глаза. Кивнул.

Ласточка хохотала до икоты.

Потом, напившись воды и успокоившись, сказала:

— Значит, так, папаша. Либо вперед к новой жизни, новым коляскам, либо всю нашу собственность ты переводишь на меня. Я из-за твоего приапизма на бобах оставаться не собираюсь. Ведь достаточно теста на ДНК, и эта мерзавка со своим ублюдком может претендовать на наследство! А откуда мне знать, сколько ты собираешься продолжать в том же темпе? Вдруг у тебя в башке переклинило после инсульта, и тебе ежемесячно новую любовь подавай? — Ласточка ядовито подчеркнула слово «любовь». — Тогда твоя семья, — это слово также было подчеркнуто, — рискует разориться на одних только алиментах. Что же делать прикажешь? Объявить тебя невменяемым?

Каждое ее слово было как удар ножа. Подлый изменщик — он сидел на кухне, тяжело, горестно опираясь на колени, — скукожился настолько, что весь превратился в вареную грушу из компота.

Протопопов посмотрел на жену исподлобья, с какой-то странной гримасой — ужаса, отвращения, страха? — и, явно умирая со стыда, выдавил:

— Прости меня, а? В последний раз? Помоги… Ты не представляешь, какая она…

— Какая? — От души забавляясь происходящим, невинно поинтересовалась Ласточка.

— Ужасная! Ничего святого… — словно рассказывая детскую страшилку, растопырил глаза блудный муж.

Надо же, какая неприятность. Ласточка долго молчала, упиваясь его униженностью и тем, что от ее слова зависит его судьба. А испив наслаждение до предела, твердо сказала:

— В последний раз. Уяснил?

Он кивнул.

Наутро они сидели у нотариуса и оформляли дарственные на нее и на сына.

Глава 3

Ефим Борисович дремал, заложив пальцем Библию, которая лежала у него на коленях. Хотел кое-что перечесть, проверить некоторые соображения — точнее, предсоображения, аморфные, смутные, еще не оформившиеся в мысль, — да вот разморило, заклевал носом…

Сегодня впервые после возвращения Таты из Америки к ним приходил Иван, и после мирных семейных посиделок Ефим Борисович чувствовал себя так, словно в груди у него развязался тугой узел или с души свалился камень или с головы сняли обруч, а с ног гири…

Одним словом, он успокоился. Слегка.

Вчетвером, за чаем, было на редкость хорошо, если не сказать благостно — в точности так, как раньше. И между Ваней и Татой не чувствовалось напряжения; кто не знает, не сказал бы, что они разошлись. До нынешнего раза при встречах оба, особенно Тата, отгораживались друг от друга невидимыми щитами, а тут не пойми почему перестали, и в сердце Ефима Борисовича буйным бамбуком проросла надежда — вдруг?… Ну, вдруг? Ведь бывает же!.. Бывает?…

Ох ты, господи! Дети. Никакой управы. Хоть бы о нем, старике, подумали. Столько переживаний в его возрасте.

Они долго не выходили из-за стола, смеялись, что-то рассказывали: каждый накопил впечатлений (Ефим Борисович на даче — особенно много). «Созерцатель ты наш», — ласково сказал Ваня. Ах, если бы он, как в старые добрые времена, постоянно был рядом! То, что сейчас — настоящая глупость и несправедливость, но это, похоже, всех устраивает; свыклись, гордецы, и не понимают, что рушат собственную жизнь. Единственную, между прочим.