Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке - Шарль де Костер

с покойницей — над ней бодрствовали Уленшпигель и Неле и всю ночь молились за усопшую.

На рассвете в открытое окно влетела ласточка.

— Добрый знак, — сказала Неле. — Это душа умершей. Сооткин — на небе.

Ласточка три раза облетела комнату и с криком вылетела наружу. Затем влетела другая ласточка, больше и чернее первой. Она начала виться вокруг Уленшпигеля, и он сказал:

— Отец и мать! Ваш прах бьется о мою грудь. Я исполню ваш завет.

И вторая ласточка, так же как первая, улетела с криком. Светало. Уленшпигель посмотрел в окно: над лугом низко-низко летало множество ласточек, и солнце уже взошло.

А Сооткин похоронили на кладбище для бедных.

84

После смерти Сооткин Уленшпигель в раздумье, в тоске или же в ярости все ходил из угла в угол по кухне, не слышал, что ему говорят, ел и пил, не замечая, что ему дают. Часто вскакивал по ночам.

Напрасно ободрял его кроткий голос Неле, тщетно уверяла его Катлина, что Сооткин вместе с Клаасом в раю, — Уленшпигель на все отвечал:

— Прах бьется о мое сердце.

Он словно обезумел; Неле, глядя на него, плакала.

Между тем рыбник, точно отцеубийца, от всех прятался, выходил из дому только по вечерам, иначе мужчины и женщины улюлюкали ему вслед, кричали: «Душегуб!»; детям же сказали про него, что он палач, и они бежали от рыбника без оглядки. Он не смел войти ни в один из трех кабачков в Дамме: все на него пальцем показывали; как только он появлялся в дверях, посетители вставали и уходили.

В конце концов bаеs’ы стали запирать перед его носом дверь. На униженные его просьбы они отвечали, что кому они хотят, тому и отпускают.

Убедившись, что борьба бесполезна, рыбник отправлялся в Roode Valck, в «Красный Сокол» — захудалый кабачок на отшибе, у Слёйсского канала. Здесь ему подавали, оттого что хозяева были люди бедные: каждый грош был у них на счету, но ни baes Roode Valck’а, ни его жена не разговаривали с рыбником. У них было двое детей и собака. Если рыбник пытался приласкать детей, они от него удирали; если он подзывал собаку, она норовила его укусить.

Однажды вечером Уленшпигель присел на пороге. Бочар Матиссен, видя, что он все о чем-то думает, сказал ему:

— Возьмись-ка за дело — и тоска пройдет.

— Пепел Клааса бьется о мою грудь, — отвечал Уленшпигель.

— Эх! — вздохнул Матиссен. — Несчастному рыбнику тяжелей, чем тебе. Никто с ним не разговаривает, все его избегают, из-за кружки bruinbier’a он тащится к этим голоштанникам в Roode Valck и сидит там один — вот до чего дело дошло. Кара суровая.

— Пепел бьется о мое сердце! — повторил Уленшпигель.

В тот же вечер, когда на соборной колокольне пробило девять, Уленшпигель двинулся к Roode Valck’y, но, уверившись, что рыбника там нет, стал прохаживаться под деревьями, росшими на берегу канала. Луна светила ярко.

И вот наконец он увидел душегуба.

Рыбник шел совсем близко от Уленшпигеля, так что тот мог хорошо его разглядеть, и по привычке одинокого человека говорил сам с собой:

— Куда они запрятали деньги?

— Туда, где их черт нашел, — отвечал Уленшпигель и ударил его кулаком по лицу.

— Ай! — вскрикнул рыбник. — Я тебя узнал: ты — сын. Сжалься надо мной — я стар и хил. Я так поступил не по злобе, но я слуга его величества. Смени гнев на милость! Я верну тебе все ваши вещи, которые я купил, ни единого патара за них не возьму. Хватит с тебя? Я за них заплатил семь золотых флоринов. А тебе я их даром отдам, да еще в придачу ты от меня полфлорина получишь, — ты не думай: ведь я человек небогатый.

Он хотел было стать на колени.

В эту минуту рыбник показался Уленшпигелю до того мерзким, до того трусливым и жалким, что Уленшпигель швырнул его в канал.

И пошел прочь.

85

На кострах дымилась плоть жертв. Уленшпигель, вспоминая Клааса и Сооткин, втихомолку плакал.

Однажды вечером он пошел к Катлине посоветоваться, как лучше всего отомстить.

Она сидела с Неле у лампы и шила. Когда он вошел, она медленно подняла голову, как бы пробуждаясь от тяжкого сна.

Он сказал ей:

— Пепел Клааса бьется о мою грудь, я хочу спасти землю Фландрскую. Я спрашивал Творца неба и земли, но он мне ничего не ответил.

— Творец не станет тебя слушать, — возразила Катлина. — Тебе надобно было сперва обратиться к духам стихий: у этих духов две природы, небесная и земная, и они, выслушав жалобы несчастных людей, передают их ангелам, а те уже несут их к престолу Всевышнего.

— Помоги мне осуществить мой замысел, — сказал Уленшпигель, — я заплачу тебе своей кровью, если понадобится.

— Помогу, — сказала Катлина, — но только если девушка, которая тебя любит, возьмет тебя с собой на шабаш весенних духов, на Пасху соков земли.

— Я возьму его с собой, — молвила Неле.

Катлина налила в хрустальный бокал какой-то мутной жидкости и дала обоим выпить. Затем она тою же самою жидкостью натерла им виски, ноздри, ладони и запястья, дала проглотить по щепотке белого порошка и велела смотреть друг другу в глаза, чтобы их души слились.

Уленшпигель посмотрел на Неле, и кроткие глаза девушки зажгли в нем жаркий огонь. Затем, под действием напитка, у него появилось такое чувство, как будто множество крабов впилось в его тело.

Потом Уленшпигель и Неле разделись — и оба они были прекрасны при свете лампы: он — во всей своей гордой силе, она — во всей своей хрупкой прелести, но они уже не видели друг друга — они были словно во сне. Затем Катлина положила голову Неле на плечо Уленшпигеля, а его руку на сердце девушки.

Так они, обнаженные, лежали друг подле друга.

И казалось им, что тела их, соприкасаясь, излучают нежное тепло, греющее так же, как греет солнце в месяц роз.

Некоторое время спустя они встали — так они сами потом рассказывали, — взобрались на подоконник, бросились из окна — и воздух подхватил и понес их, как вода несет корабли.

Теперь они уже не видели ни земли, где спали несчастные люди, ни неба, по которому плыли облака, — плыли у них под ногами. И вот они уже ступили на холодное светило — Сириус. Оттуда перенеслись на полюс.

Здесь они с некоторым страхом устремили взоры на голого, заросшего рыжей шерстью, сидевшего на льдине, прислонясь к ледяной стене,