В погоне за тайной века - Василий Пасецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они ищут обозначенную на карте банку вблизи Трех Островов, но вместо нее находят большие глубины, затем определяют местоположение острова Горянкова, отстаиваются за островом Сосновец, пережидая «мокрые и дурные погоды».
Уже более месяца они странствуют по Белому морю, и только в конце июля на их долю выпадает первая удача. Они находят банку вблизи Толстого Орловского Носа и Орловской башни.
Ее промер Демидов поручает лейтенанту Рейнеке, который блестяще справляется с заданием командира. Потом снова наступает полоса ветров и туманов, якоря не в силах удержать судно. Приходится поднимать якорь и переходить под защиту берегов острова Сосновец…
Прошло шесть недель, как экспедиция в плавании. Но сделано очень мало из того огромного плана, который намечен. 1 августа, несмотря на сильную волну, приступили к промеру прибрежной части моря между Керецким мысом и мысом Конец Горы. Затем из-за ненастных погод начались странствия от Каменного ручья до реки Палицы, от Палицы к Трем Островам, а от них к банке, означенной на последней карте. Банка эта, по мнению Демидова, не являлась непрерывной, а представляла собой гряду мелей, «между которыми есть глубокие проходы…».[244]
Экспедиция предприняла попытку обследовать море вблизи Воронова мыса и речки Кедовки, где предполагалось существование банки, но жестокие ветры помешали морякам исполнить и это намерение. Наступила вторая половина августа. Надежды на тихую солнечную погоду не было. На смену полярному дню пришли долгие темные ночи. Море все неистовее штормило. Продовольствия на бриге оставалось всего на две недели. Демидов принял решение возвращаться в Архангельск.
«Крепкие ветры и туманы, нынешним летом почти беспрерывно продолжавшиеся, — писал Демидов, — едва дали мне время отыскать и промерить одну банку, которая по близости своей к берегу и малой глубине, конечно, есть опаснейшая для судов всякого ранга…».[245]
Начальник экспедиции полагал, что в Белом море имеются еще многие мелководья, которые не только полезно, но и необходимо промерить. По его мнению, со столь сложной и трудной задачей могла бы справиться большая экспедиция, снаряженная на нескольких специально построенных судах, имеющих быстрый ход и малую осадку.
Михаил Рейнеке не предполагал, что такую экспедицию будет поручено возглавить именно ему и что шесть лет подряд он будет плавать по Белому морю, исследуя его банки, мели, течения и определяя мысы, горы, устья рек, острова, названия которых в течение всей жизни будут звучать для него волшебной музыкой…
Беломорская экспедиция подчинялась Федору Петровичу Литке. Зависимость эта была чисто формальная. Трудно представить, как Литке мог давать указания экспедиции на бриге «Кетти», плавая у берегов Новой Земли. Но приказ есть приказ. Лейтенант Демидов должен был передать результаты своих исследований Ф. П. Литке. Работу по приведению в порядок журналов и составлению карт он поручил Рейнеке. Михаил Францевич теперь почти каждый день встречается с начальником Новоземельской экспедиции.
Они подружились, и когда адмиралтейский департамент, предлагавший Литке «прогуляться еще пятый раз», потребовал от него назвать кандидата в начальники новой экспедиции, он назвал лейтенанта Рейнеке.
«Вот начало тех многолетних, превосходных работ, — писал Литке в „Автобиографии“, — результатом которых были карты и лоции тех морей, до сих пор существующие».[246]
Литке верил, что передает начатое им дело в надежные руки, и не ошибся…
Рейнеке не забыл того участия, которое Литке принял в его судьбе. Уже будучи зрелым человеком, завершив 25-летний труд о Белом море, он писал своему давнему товарищу и благожелателю:
«Почтенный Федор Петрович!
Узнал я, с каким теплым чувством приняли Вы известие о назначенной мне от Академии наук Демидовской премии. В продолжение 30 лет я привык видеть всегдашнее внимание Ваше ко мне и уверен, что Вы не сумневаетесь в моей немой, но глубокой признательности за это и в моей к Вам преданности, которую, к сожалению, не имел случая показать на деле. Позвольте же теперь душевным чувствам моим выразиться хотя словами.
Вы виновник гидрографической моей жизни, Вы были и руководителем моим в ней. Без Вас не смог бы я исполнить и того, что сделал и что снисходительные судьи признают достойным внимания, и даже награды. Я не привык к подобной оценке моих посильных трудов, и, сознаюсь откровенно, при возбужденном теперь честолюбии, нахожу приговор Академии более снисходительным, чем ожидал при самых благоприятных обстоятельствах. Если же труд мой действительно заслуживает такой высокой оценки, то все-таки Вы виновник тому».[247]
Рейнеке не преувеличивал ни своей привязанности, ни благодарности Федору Петровичу Литке. На протяжении трех десятилетий они поддерживали добрые и сердечные отношения. Рейнеке охотно откликался на письма и приглашения Литке и был частым гостем в доме Федора Петровича. Нередко они вспоминали «старые проказы в Архангельске» и, судя по дневниковым записям Рейнеке, большинство встреч проводили приятно.[248]
Осенью 1824 года Рейнеке возвратился в Петербург. Вместе с Литке он часто бывал в доме Бестужевых. В эту семью запросто приходили Фердинанд Петрович Врангель, Владимир Павлович Романов, Николай Алексеевич Чижов, Михаил Карлович Кюхельбекер. Одни из них побывали на севере, другие плавали на военных судах вокруг света, и все они мечтали о новых путешествиях.
Особенно близко подружился Рейнеке с Николаем Александровичем Бестужевым, с которым он познакомился еще в Морском корпусе, где тот служил некоторое время преподавателем. Николай Александрович советовал Рейнеке заняться наблюдениями над северными сияниями, он и сам интересовался электрическими явлениями в атмосфере и напечатал по этому вопросу статью в журнале «Сын отечества» под названием «Об электричестве в отношении к некоторым воздушным явлениям».[249]
Теперь Николай Александрович служил историографом русского флота и приводил в порядок архив и музей. Перелистывая тысячи страниц архивных дел, он знакомился с удивительными подвигами русских моряков. О них непременно надо было поведать людям, и Николай Александрович начал писать свой первый «Опыт истории Российского флота».
Рейнеке поражала необыкновенная широта кругозора Бестужева. Он мог судить о современной поэзии и искусстве, увлекался живописью, писал рассказы и научные статьи и жалел о том, что ему пришлось оставить службу в управлении маяков Балтийского моря.
